Le lendemain, Tom Sawyer se sentit tout désemparé. Il en était toujours ainsi le lundi matin car ce jour-là marquait le prélude d’une semaine de lentes tortures scolaires. En ces occasions, Tom en arrivait à regretter sa journée de congé qui rendait encore plus pénible le retour à l’esclavage.
Проснувшись утром в понедельник, Том почувствовал себя очень несчастным. Он всегда чувствовал себя несчастным в понедельник утром, так как этим днем начиналась новая неделя долгих терзаний в школе. Ему даже хотелось тогда, чтобы в жизни совсем не было воскресений, так как после краткой свободы возвращение в темницу еще тяжелее.
Tom se mit à réfléchir. Il ne tarda pas à se dire que s’il se trouvait une bonne petite maladie, ce serait un excellent moyen de ne pas aller à l’école. C’était une idée à approfondir. À force de se creuser la cervelle, il finit par se découvrir quelques symptômes de coliques qu’il chercha à encourager, mais les symptômes disparurent d’eux-mêmes et ce fut peine perdue. Au bout d’un certain temps, il s’aperçut qu’une de ses dents branlait. Quelle chance ! Il était sur le point d’entamer une série de gémissements bien étudiés quand il se ravisa. S’il se plaignait de sa dent, sa tante ne manquerait pas de vouloir l’arracher et ça lui ferait mal. Il préféra garder sa dent en réserve pour une autre occasion et continua de passer en revue toutes les maladies possibles. Il se rappela soudain qu’un docteur avait parlé devant lui d’une affection étrange qui obligeait les gens à rester deux ou trois semaines couchés et se traduisait parfois par la perte d’un doigt ou d’un membre. Il souleva vivement son drap et examina l’écorchure qu’il s’était faite au gros orteil. Malheureusement, il ignorait complètement de quelle façon se manifestait cette maladie bizarre. Cela ne l’empêcha pas de pousser incontinent des gémissements à fendre l’âme. Sid dormait du sommeil du juste et ne se réveilla pas. Tom redoubla d’efforts et eut même l’impression que son orteil commençait à lui faire mal.
Том лежал и думал. Вдруг ему пришло в голову, что хорошо было бы заболеть; тогда он останется дома и не пойдет в школу. Надежда слабая, но почему не попробовать! Он исследовал свой организм. Нигде не болело, и он снова ощупал себя. На этот раз ему показалось, что у него начинается резь в животе, и он обрадовался, надеясь, что боли усилятся. Но боли, напротив, вскоре ослабели и мало-помалу исчезли. Том стал думать дальше. И вдруг обнаружил, что у него шатается зуб. Это была большая удача; он уже собирался застонать для начала, но тут же сообразил, что, если он заикнется о зубе, тетка немедленно выдернет зуб, — а это больно. Поэтому он решил, что зуб лучше оставить про запас и поискать чего-нибудь другого. Некоторое время ничего не подвертывалось; затем он вспомнил, как доктор рассказывал об одной болезни, уложившей пациента в кровать на две или три недели и грозившей ему потерей пальца. Мальчик со страстной надеждой высунул из-под простыни ногу и начал исследовать больной палец. У него не было ни малейшего представления о том, каковы признаки этой болезни. Однако попробовать все-таки стоило, и он принялся усердно стонать.
Sid ne bronchait toujours pas.
Но Сид спал и не замечал стонов.
Tom ne se tint pas pour battu. Il reprit son souffle et gémit de plus belle.
Том застонал громче, и понемногу ему стало казаться, что палец у него действительно болит.
Sid continuait à dormir.
Сид не проявлял никаких признаков жизни.
Том даже запыхался от усилий. Он отдохнул немного, потом набрал воздуху и напустил целый ряд чрезвычайно удачных стонов.
Сид продолжал храпеть.
Tom était exaspéré. « Sid ! Sid ! » appela-t-il en secouant son frère. Sid bâilla, s’étira, se souleva sur les coudes et regarda le malade.
Том вышел из себя. Он сказал: “Сид! Сид!” — и стал легонько трясти спящего. Это подействовало, и Том опять застонал. Сид зевнул, потянулся, приподнялся на локте, фыркнул и уставился на Тома. Том продолжал стонать.
Сид оказал:
« Tom, hé, Tom ! » Pas de réponse. « Tom ! Tom ! Que se passe-t-il, Tom ? » À son tour, Sid secoua son frère et jeta sur lui un regard anxieux.
— Том! Слушай-ка, Том!
Ответа не было.
— Ты слышишь, Том? Том! Что с тобою, Том?
Сид, в свою очередь, тряхнул брата, тревожно вглядываясь ему в лицо.
Том простонал:
« Oh ! ne me touche pas, Sid, murmura Tom.
— Оставь меня, Сид! Не тряси!
– Mais enfin, qu’as-tu ? Je vais appeler tante Polly.
— Да что с тобою, Том? Я пойду и позову тетю.
– Non, ce n’est pas la peine. Ça va aller mieux. Ne dérange personne.
— Нет, не надо, Может быть, это скоро пройдет. Никого не зови.
– Mais si, il le faut. Ne crie pas comme ça, Tom. C’est effrayant. Depuis combien de temps souffres-tu ?
— Нет-нет, надо позвать! Да не стони так ужасно!.. Давно это с тобою?
– Depuis des heures. Aïe ! Oh ! non, Sid, ne me touche pas. Tu vas me tuer.
— Несколько часов. Ой! Ради бога, не ворочайся, Сид! Ты просто погубишь меня.
– Pourquoi ne m’as-tu pas réveillé plus tôt ? Oh ! tais-toi. Ça me donne la chair de poule de t’entendre. Mais que se passe-t-il ?
— Отчего ты раньше не разбудил меня, Том? Ой, Том, перестань стонать! Меня прямо мороз продирает по коже от твоих стонов. Что у тебя болит?
– Je te pardonne, Sid (un gémissement), je te pardonne tout ce que tu m’as fait. Quand je serai mort…
— Я все тебе прощаю, Сид!.. (Стон.) Все, в чем ты передо мной виноват. Когда меня не станет…
– Oh ! Tom, tu ne vas pas mourir. Voyons, Tom. Non, non. Peut-être…
— Том, неужели ты и вправду умираешь? Том, не умирай… пожалуйста! Может быть…
– Je pardonne à tout le monde, Sid (nouveau gémissement). Sid, tu donneras mon châssis de fenêtre et mon chat borgne à la petite qui vient d’arriver au village et tu lui diras… »
— Я всех прощаю, Сид. (Стон.) Скажи им об этом, Сид. А одноглазого котенка и оконную раму отдай, Сид, той девочке, что недавно приехала в город, и скажи ей…
Mais Sid avait sauté dans ses vêtements et quitté la chambre au triple galop. L’imagination de Tom avait si bien travaillé, ses gémissements avaient été si bien imités que le gamin souffrait désormais pour de bon.
Но Сид схватил одежду — и за дверь. Теперь Том на самом деле страдал, — так чудесно работало его воображение, — и стоны его звучали вполне естественно.
Sid dégringola l’escalier.
Сид сбежал по лестнице и крикнул:
« Tante Polly ! cria-t-il. Viens vite ! Tom se meurt !
— Ой, тетя Полли, идите скорей! Том умирает!
– Il se meurt ?
— Умирает?
– Oui. Il n’y a pas une minute à perdre. Viens !
— Да! Да! Чего же вы ждете? Идите скорей!
– C’est une blague. Je n’en crois pas un mot. »
— Вздор! Не верю!
Néanmoins, tante Polly grimpa l’escalier quatre à quatre, Sid et Mary sur ses talons. Elle était blême. Ses lèvres tremblaient. Haletante, elle se pencha sur le lit de Tom.
Но все же она что есть духу взбежала наверх. Сид и Мери — за нею. Лицо у нее было бледное, губы дрожали. Добежав до постели Тома, она едва могла выговорить:
« Tom, Tom, qu’est-ce que tu as ?
— Том! Том! Что с тобой?
– Oh ! ma tante, je…
— Ой, тетя, я…
– Qu’est-ce qu’il se passe, mais voyons, qu’est-ce qu’il se passe, mon petit ?
— Что с тобою, что с тобою, дитя?
– Oh ! ma tante, mon gros orteil est tout enflé. »
— Ой, тетя, у меня на пальце гангрена!
La vieille dame se laissa tomber sur une chaise, riant et pleurant à la fois.
Тетя Полли упала на стул и сперва засмеялась, потом заплакала, потом и засмеялась и заплакала сразу.
Это привело ее в себя, и она оказала:
« Ah ! Tom, fit-elle, tu m’en as donné des émotions. Maintenant, arrête de dire des sottises et sors de ton lit. »
— Ну и напугал же ты меня, Том! А теперь довольно: прекрати свои фокусы, и чтобы этого больше не было!
Les gémissements cessèrent comme par enchantement et Tom, qui ne ressentait plus la moindre douleur au pied, se trouva un peu penaud.
Стоны замолкли, и боль в пальце мгновенно прошла. Том (почувствовал себя в нелепом положении.
« Tante Polly, j’ai eu l’impression que mon orteil était un peu enflé et il me faisait si mal que j’en ai oublié ma dent.
— Право же, тетя Полли, мне казалось, что палец у меня совсем омертвел, и мне было так больно, что я даже забыл про свой зуб.
– Ta dent ! qu’est-ce que c’est que cette histoire-là ?
— Зуб? А с зубом у тебя что?
– J’ai une dent qui branle et ça me fait un mal de chien.
— Шатается и страшно болит, прямо нестерпимо…
– Allons, allons, ne te remets pas à crier. Ouvre la bouche. C’est exact, ta dent remue, mais tu ne vas pas mourir pour ça. Mary, apporte-moi un fil de soie et va chercher un tison à la cuisine.
— Ну, будет, будет, не вздумай только хныкать опять! Открой-ка рот!.. Да, зуб действительно шатается, но от этого ты не умрешь… Мери, принеси шелковую нитку и горящую головню из кухни.
– Oh ! non, tante ! je t’en prie. Ne m’arrache pas la dent. Elle ne me fait plus mal. Ne l’arrache pas. Je ne veux pas manquer l’école.
— Тетечка, не вырывайте, не надо, не рвите его — он уже больше не болит! Провалиться мне на этом месте, если он хоть чуточку болит! Тетечка, пожалуйста, не надо! Я и так все равно пойду в школу…
– Tiens, tiens, c’était donc cela ! Tu n’avais pas envie d’aller en classe. Tom, mon petit Tom, moi qui t’aime tant, et tu essaies par tous les moyens de me faire de la peine ! » Comme elle prononçait ces mots, Mary apporta les instruments de chirurgie dentaire. La vieille dame prit le fil de soie, en attacha solidement une des extrémités à la dent de Tom et l’autre au pied du lit, puis elle s’empara du tison et le brandit sous le nez du garçon. Une seconde plus tard, la dent se balançait au bout du fil.
— Пойдешь в школу? Так вот оно что! Ты только для того и поднял всю эту кутерьму, чтобы увильнуть от занятий и удрать на реку ловить рыбу! Ах, Том, Том, я так тебя люблю, а ты, словно нарочно, надрываешь мое старое сердце своими безобразными выходками!
Тем временем подоспели орудия для удаления зуба. Тетя Полли сделала петлю на конце нитки, надела ее на больной зуб и крепко затянула, а другой конец привязала к столбику кровати; затем схватила пылающую головню и ткнула ее чуть не в самую физиономию мальчика. Миг — и зуб повис на нитке, привязанной к столбику.
Cependant, à quelque chose malheur est bon. Après avoir pris son petit déjeuner, Tom se rendit à l’école et, en chemin, suscita l’envie de ses camarades en crachant d’une manière aussi nouvelle qu’admirable, grâce au trou laissé par sa dent si magistralement arrachée. Il eut bientôt autour de lui une petite cour de garçons intéressés par sa démonstration tandis qu’un autre, qui jusqu’alors avait suscité le respect et l’admiration de tous pour une coupure au doigt, se retrouvait seul et privé de sa gloire. Ulcéré, il prétendit avec dédain que cracher comme Tom Sawyer n’avait rien d’extraordinaire. Mais l’un des garçons lui lança : « Ils sont trop verts », et le héros déchu s’en alla.
Но за всякое испытание человеку дается награда. Когда Том после завтрака отправился в школу, все товарищи, с которыми он встречался на улице, завидовали ему, так как пустота, образовавшаяся в верхнем ряду его зубов, позволяла ему плевать совершенно новым, замечательным способом. Вокруг него собралась целая свита мальчишек, заинтересованных этим зрелищем; один из них, порезавший себе палец и до сих пор служивший предметом общего внимания и поклонения, сразу утратил всех до одного своих приверженцев, и слава его мгновенно померкла. Это страшно огорчило его, и он объявил с напускным презрением, что плевать, как Том Сойер, — пустяковое дело, но другой мальчик ответил на это: “Зелен виноград!” — и развенчанный герой удалился с позором.
En cours de route, Tom rencontra le jeune paria de Saint-Petersburg, Huckleberry Finn, le fils de l’ivrogne du village. Toutes les mères détestaient et redoutaient Huckleberry parce qu’il était méchant, paresseux et mal élevé, et parce que leurs enfants l’admiraient et ne pensaient qu’à jouer avec lui. Tom l’enviait et, bien qu’on le lui défendît, le fréquentait aussi souvent que possible. Les vêtements de Huckleberry, trop grands pour lui, frémissaient de toutes leurs loques comme un printemps perpétuel rempli d’ailes d’oiseaux. Un large croissant manquait à la bordure de son chapeau qui n’était qu’une vaste ruine, sa veste, lorsqu’il en avait une, lui battait les talons et les boutons de sa martingale lui arrivaient très bas dans le dos. Une seule bretelle retenait son pantalon dont le fond pendait comme une poche basse et vide, et dont les jambes, tout effrangées, traînaient dans la poussière, quand elles n’étaient point roulées à mi-mollet.
Вскоре после этого Том повстречался с юным парией[17] Гекльберри Финном, сыном местного пьяницы. Все матери в городе от всего сердца ненавидели Гекльберри и в то же время боялись его, потому что он был ленивый, невоспитанный, скверный мальчишка, не признававший никаких обязательных правил. И еще потому, что их дети — все до одного — души в нем не чаяли, любили водиться с ним, хотя это было запрещено, и жаждали подражать ему во всем. Том, как и все прочие мальчишки из почтенных семейств, завидовал отверженному Гекльберри, и ему также было строго-настрого запрещено иметь дело с этим оборванцем. Конечно, именно по этой причине Том не упускал случая поиграть с ним. Гекльберри одевался в обноски с плеча взрослых людей; одежда его была испещрена разноцветными пятнами и так изодрана, что лохмотья развевались по ветру. Шляпа его представляла собою развалину обширных размеров; от ее полей свешивался вниз длинный обрывок в виде полумесяца; пиджак, в те редкие дни, когда Гек напяливал его на себя, доходил ему чуть не до пят, так что задние пуговицы помещались значительно ниже шины; штаны висели на одной подтяжке и сзади болтались пустым мешком, а внизу были украшены бахромой и волочились по грязи, если Гек не засучивал их.
Huckleberry vivait à sa fantaisie. Quand il faisait beau, il couchait contre la porte de la première maison venue ; quand il pleuvait, il dormait dans une étable. Personne ne le forçait à aller à l’école ou à l’église. Il n’avait de comptes à rendre à personne. Il s’en allait pêcher ou nager quand bon lui semblait et aussi longtemps qu’il voulait. Personne ne l’empêchait de se battre et il veillait aussi tard que cela lui plaisait. Au printemps, il était toujours le premier à quitter ses chaussures, en automne, toujours le dernier à les remettre. Personne ne l’obligeait non plus à se laver ou à endosser des vêtements propres. Il possédait en outre une merveilleuse collection de jurons ; en un mot, ce garçon jouissait de tout ce qui rend la vie digne d’être vécue. C’était bien là l’opinion de tous les garçons respectables de Saint-Petersburg tyrannisés par leurs parents.
Гекльберри был вольная птица, бродил где вздумается. В хорошую погоду он ночевал на ступеньках чужого крыльца, а в дождливую — в пустых бочках. Ему не надо было ходить ни в школу, ни в церковь, он никого не должен был слушаться, над ним не было господина. Он мог удить рыбу или купаться, когда и где ему было угодно, и сидеть в воде, сколько заблагорассудится. Никто не запрещал ему драться. Он мог не ложиться спать хоть до утра. Весной он первый из всех мальчиков начинал ходить босиком, а осенью обувался последним. Ему не надо было ни мыться, ни надевать чистое платье, а ругаться он умел удивительно. Словом, у него было все, что делает жизнь прекрасной. Так думали в Санкт-Петербурге все изнуренные, скованные по рукам и ногам “хорошо воспитанные” мальчики из почтенных семейств.
Том приветствовал романтического бродягу:
« Hé ! bonjour, Huckleberry ! lança Tom au jeune vagabond.
— Эй, Гекльберри! Здравствуй!
– Bonjour. Tu le trouves joli ?
— Здравствуй и ты, если хочешь…
– Qu’est-ce que tu as là ?
— Что это у тебя?
– Un chat mort.
— Дохлая кошка.
– Montre-le-moi, Huck. Oh ! il est tout raide. Où l’as-tu déniché ?
— Дай-ка, Гек, посмотреть!.. Ишь ты, окоченела совсем. Где ты ее достал?
– Je l’ai acheté à un gars.
— Купил у одного мальчишки.
– Qu’est-ce que tu lui as donné pour ça ?
— Что дал?
– Un bon point bleu et une vessie que j’ai eue chez le boucher.
— Синий билетик да бычий пузырь… Пузырь я достал на бойне.
– Comment as-tu fait pour avoir un bon point bleu ?
— А где ты взял синий билетик?
– Je l’avais eu en échange, il y a une quinzaine de jours, contre un bâton de cerceau.
— Купил у Бена Роджерса две недели назад… дал ему палку для обруча.
– Dis donc, à quoi est-ce que ça sert, les chats morts, Huck ?
— Слушай-ка, Гек, дохлые кошки — на что они надобны?
– Ça sert à soigner les verrues.
— Как — на что? А бородавки сводить.
– Non ! sans blague ? En tout cas, moi je connais quelque chose de meilleur.
— Разве? Я знаю средство почище.
– Je parie bien que non. Qu’est-ce que c’est ?
— А вот и, не знаешь! Какое?
– Eh bien, de l’eau de bois mort.
— Гнилая вода.
– De l’eau de bois mort ? Moi, ça ne m’inspirerait pas confiance.
— Гнилая вода? Ничего она не стоит, твоя гнилая вода!
– As-tu jamais essayé ?
— Ничего не стоит? А ты пробовал?
– Non, mais Bob Tanner s’en est servi.
— Я-то не пробовал. Но Боб Таннер — он пробовал.
– Qui est-ce qui te l’a dit ?
— А кто тебе об этом сказал?
– Il l’a dit à Jeff qui l’a dit à Johnny Baker. Alors Johnny l’a dit à Jim Hollis qui l’a dit à Ben Rogers qui l’a dit à un Nègre et c’est le Nègre qui me l’a dit. Voilà ! tu y es ?
— Он сказал Джеффу Тэчеру, а Джефф сказал Джонни Бейкеру, а Джонни сказал Джиму Холлису, а Джим сказал Бену Роджерсу, а Бен сказал одному негру, а негр сказал мне. Вот и знаю.
– Qu’est-ce que ça signifie ? Ils sont tous aussi menteurs les uns que les autres. Je ne parle pas de ton Nègre, je ne le connais pas, mais je n’ai jamais vu un Nègre qui ne soit pas menteur. Maintenant, je voudrais bien que tu me racontes comment Bob Tanner s’y est pris.
— Ну, так что же из этого? Все они врут. По крайней мере, все, кроме негра, его я не знаю. Но я еще не видывал негра, который не врал бы. Все это пустая болтовня! Теперь ты мне окажи, Гек, как сводил бородавки Боб Таннер?
– Il a mis la main dans une vieille souche pourrie, toute détrempée.
— Да так: взял и сунул руку в гнилой пень, где скопилась дождевая вода.
– En plein jour ?
— Днем?
– Bien sûr.
— Ну конечно.
– Il avait le visage tourné du côté de la souche ?
— Лицом ко пню?
– Oui, je crois.
— А то как же?
– Et il a dit quelque chose ?
— И при этом говорил что-нибудь?
– Je ne pense pas. Je n’en sais rien.
— Как будто ничего не говорил… Но кто его знает? Не знаю.
– Ah ! Ah ! On n’a pas idée de vouloir soigner des verrues en s’y prenant d’une manière aussi grotesque ! On n’obtient aucun résultat comme ça. Il faut aller tout seul dans le bois et se rendre là où il y a un vieux tronc d’arbre ou une souche avec un creux qui retient l’eau de pluie. Quand minuit sonne, on s’appuie le dos à la souche et l’on trempe sa main dedans en disant :
— Ага! Еще бы ты захотел свести бородавки гнилой водой, когда ты берешься за дело, как самый бестолковый дуралей! Из таких глупостей, разумеется, толку не будет. Надо пойти одному в чащу леса, заприметить местечко, где есть такой пень, и ровно в полночь стать к нему спиною, сунуть в него руку и сказать:
« Eau de pluie, eau de bois mort, grâce à toi ma verrue sort. »
Ячмень, ячмень да гниль-вода, индейская еда,
Все бородавки у меня возьмите навсегда!
« Alors on fait onze pas très vite en fermant les yeux puis on tourne trois fois sur place et l’on rentre chez soi sans desserrer les dents. Si l’on a le malheur de parler à quelqu’un, le charme n’opère pas.
А потом надо закрыть глаза и скоро-скоро отойти ровно на одиннадцать шагов и три раза повернуться на месте, а по дороге домой не сказать никому ни слова. Если скажешь, — пропало: колдовство не подействует.
– Ça n’a pas l’air d’être une mauvaise méthode, mais ce n’est pas comme ça que Bob Tanner s’y est pris.
— Да, похоже, что это правильный способ, только Боб Таннер… он сводил бородавки, не так.
– Ça ne m’étonne pas. Il est couvert de verrues. Il n’y en a pas deux comme lui au village. Il n’en aurait pas s’il savait comment s’y prendre avec l’eau de bois mort. Moi, tu comprends, j’attrape tellement de grenouilles que j’ai toujours des verrues. Quelquefois, je les fais partir avec une fève.
— Да уж наверно не так! Потому-то у него тьма бородавок, он самый бородавчатый из всех ребят в нашем городе. А если бы он знал, как действовать гнилой водой, на нем не было бы теперь ни одной бородавки. Я сам их тысячи свел этой песней, — да, Гек, со своих собственных рук. У меня их было очень много, потому что я часто возился с лягушками. Иногда я вывожу их бобом.
– Oui, les fèves, ce n’est pas mauvais. Je m’en suis déjà servi.
— Да, это средство верное. Я и сам его пробовал.
– Vraiment ? Comment as-tu fait ?
— А! как?
– Tu coupes une fève en deux, tu fais saigner la verrue, tu enduis de sang une des parties de la fève, tu creuses un trou dans lequel tu l’enfonces à minuit quand la lune est cachée. Seulement, pour cela, il faut choisir le bon endroit. Un croisement de routes par exemple. L’autre moitié de la fève, tu la brûles. Tu comprends, le morceau de fève que tu as enterré cherche par tous les moyens à retrouver l’autre. Ça tire le sang qui tire la verrue et tu vois ta verrue disparaître.
— Берешь боб и разрезаешь его на две части, потом режешь свою бородавку ножом, чтобы достать каплю крови, и мажешь этой кровью одну половину боба, а потом выкапываешь ямку и зарываешь эту половину в землю… около полуночи на перекрестке дорог, в новолунье, а вторую половину сжигаешь. Дело в том, что та половина, на которой есть кровь, будет тянуть и тянуть к себе вторую половину, а кровь тем временем притянет к себе бородавку, и бородавка очень скоро сойдет.
– C’est bien ça, Huck. Pourtant, quand tu enterres le morceau de fève, il vaut mieux dire : « Enfonce-toi, fève, disparais, verrue, ne viens plus me tourmenter. » Je t’assure, c’est plus efficace. Mais, dis-moi, comment guéris-tu les verrues avec les chats morts ?
— Верно, Гек, верно, хотя было бы еще лучше, если бы, закапывая в ямку половину боба, ты при этом приговаривал так: “В землю боб — бородавка долой; теперь навсегда я расстанусь с тобой!” Так было бы еще сильнее. Так сводит бородавки Джо Гарпер, а уж он бывалый! Где только не был. — доезжал чуть не до Кунвиля… Ну, а как же ты сводишь их дохлыми кошками?
– Voilà. Tu prends ton chat et tu vas au cimetière vers minuit quand on vient d’enterrer quelqu’un qui a été méchant. Quand minuit sonne, un diable arrive, ou bien deux, ou bien trois. Tu ne peux pas les voir, mais tu entends quelque chose qui ressemble au bruit du vent. Quelquefois, tu peux les entendre parler. Quand ils emportent le type qu’on a enterré, tu lances ton chat mort à leurs trousses et tu dis : « Diable, suis le cadavre, chat, suis le diable, verrue, suis le chat, toi et moi, c’est fini ! » Ça réussit à tous les coups et pour toutes les verrues.
— А вот как. Возьми кошку и ступай с ней на кладбище незадолго до полуночи — к свежей могиле, где похоронен какой-нибудь плохой человек, и вот в полночь явится черт, а может, два и три; но ты их не увидишь, только услышишь, будто ветер шумит, а может, и услышишь ихний разговор. И когда они потащат покойника, ты брось им вслед кошку и скажи: “Черт за мертвецом, кот за чертом, бородавки за котом, — тут и дело с концом, все трое долой от меня!” От этого всякая бородавка сойдет.
– Je le crois volontiers. As-tu jamais essayé, Huck ?
— Похоже на то. Сам-то ты когда-нибудь пробовал, Гек?
– Non, mais c’est la vieille mère Hopkins qui m’a appris ça.
— Нет. Но мне оказывала старуха Гопкинс.
– Je comprends tout, maintenant ! On dit que c’est une sorcière !
— Ну, так это верно: говорят, она ведьма.
– On dit ! Eh bien, moi, Tom, je sais que c’en est une. Elle a ensorcelé papa. Il rentrait chez lui un jour et il l’a vue qui lui jetait un sort. Il a ramassé une pierre et il l’aurait touchée si elle n’avait pas paré le coup. Eh bien, ce soir-là, il s’est soûlé, et il est tombé et il s’est cassé le bras.
— “Говорят”! Я наверняка знаю. Она напустила порчу на отца. Отец мне сам рассказывал. Раз он идет и видит, что она на него напускает порчу. Он взял камень да в нее, — еле увернулась. И что же ты думаешь: в ту самую ночь он скатился во сне с навеса, пьяный, и сломал себе руку.
– C’est terrible ! Mais comment savait-il qu’elle était en train de l’ensorceler ?
— Боже мой, страсти какие! А как же он догадался, что это она напустила порчу?
– Ce n’est pas difficile ! Papa dit que quand ces bonnes femmes-là vous regardent droit dans les yeux, c’est qu’elles ont envie de vous jeter un sort, et surtout quand elles bredouillent quelque chose entre leurs dents, parce qu’à ce moment-là elles sont en train de réciter leur « Notre Père » à l’envers.
— Для отца это — плевое дело. Он говорит: если ведьма пялит на тебя свои глазищи, ясно — она колдует. Хуже всего, если она при этом бормочет; это значит — она читает “Отче наш”[18] навыворот, задом наперед, — понимаешь?
– Dis donc, Huck, quand vas-tu faire une expérience avec ton chat ?
— Слушай-ка, Гек, ты когда будешь пробовать кошку?
– Cette nuit. Je pense que les diables vont venir chercher le vieux Hoss William aujourd’hui.
— Нынче ночью. Я так думаю, черти наверняка придут в эту ночь за старым грешником Вильямсом.
– Mais on l’a enterré samedi. Ils ne l’ont donc pas encore pris ?
— Да ведь его еще в субботу похоронили, Гек! Они, поди, уж утащили его в субботнюю ночь!
– Impossible. Ils ne peuvent sortir de leur cachette qu’à minuit et, dame, ce jour-là à minuit, c’était dimanche ! Les diables n’aiment pas beaucoup se balader le dimanche, je suppose.
— Глупости! До полуночи они не могли утащить его, а в полночь настало воскресенье. В воскресенье черти не очень-то бродят по земле.
– Je n’avais jamais pensé à cela. Tu me laisses aller avec toi ?
— Верно, верно. Я и не подумал… Возьмешь меня с собой?
– Bien sûr… si tu n’as pas peur.
— Конечно, если ты не боишься.
– Peur, moi ? Il n’y a pas de danger ! Tu feras miaou ?
— Боюсь! Ну вот еще! Ты не забудешь мяукнуть?
– Oui, et tu me répondras en faisant miaou toi aussi, si ça t’est possible. La dernière fois, tu m’as obligé à miauler jusqu’à ce que le père Hays me lance des pierres en criant : « Maudit chat ! » Moi, j’ai riposté en lançant une brique dans ses vitres. Tu ne le diras à personne.
— Не забуду… И если тебе можно выйти, ты сам мяукни о ответ. А то в прошлый раз я мяукал, мяукал, пока старик Гейс не стал швырять в меня камнями, да еще приговаривает: “Черт бы побрал эту кошку!” Я выбил ему стекло кирпичом, — только ты смотри не болтай.
– C’est promis. Cette fois-là, je n’avais pas pu miauler parce que ma tante me guettait, mais ce soir je ferai miaou. Dis donc… qu’est-ce que tu as là ?
— Ладно. В ту ночь я не мог промяукать в ответ: за мной следила тетка; но нынче непременно мяукну… Слушай, Гек, что это у тебя?
– Un grillon.
— Так, пустяки — просто клещ.
– Où l’as-tu trouvé ?
— Где ты его нашел?
– Dans les champs.
— В лесу.
– Qu’est-ce que tu accepterais en échange ?
— Что возьмешь за него?
– Je n’en sais rien. Je n’ai pas envie de le vendre.
— Не знаю. Неохота его продавать.
– Comme tu voudras. Tu sais, il n’est pas très gros.
— Ну и не надо! Да и клещ-то крохотный.
– On peut toujours se moquer de ce qu’on n’a pas. Moi, il me plaît.
— Ну, еще бы! Чужого клеща всегда норовят обругать. А для меня и этот хорош.
– On en trouve des tas.
— Клещей в лесу пропасть. Я сам мог бы набрать их тысячу, если бы захотел.
– Alors qu’est-ce que tu attends pour aller en chercher ? Tu ne bouges pas parce que tu sais très bien que tu n’en trouverais pas. C’est le premier que je vois cette année.
— За чем же дело стало? Что же не идешь набирать?.. Ага! Сам знаешь, что не найдешь ничего. Этот клещ очень ранний. Первый клещ, какой попался мне нынче весной.
– Dis, Huck, je te donne ma dent en échange.
— Слушай, Гек, я дам тебе за него свой зуб.
– Fais voir. »
— Покажи.
Tom sortit sa dent d’un papier où il l’avait soigneusement mise à l’abri. Huckleberry l’examina. La tentation était très forte.
Том достал бумажку и осторожно развернул ее. Гекльберри сумрачно глянул на зуб. Искушение было сильнее. Наконец он спросил:
« C’est une vraie dent ? » fit-il enfin.
— Настоящий?
Tom retroussa sa lèvre et montra la place vide jadis occupée par la dent.
Том вздернул верхнюю губу и показал пустоту меж зубами.
« Allons, marché conclu », déclara Huck.
— Ну ладно, — оказал Гекльберри. — Значит, по рукам!
Tom mit le grillon dans la petite boîte qui avait servi de prison au « hanneton à pinces » et les deux garçons se séparèrent, persuadés l’un et l’autre qu’ils s’étaient enrichis.
Том положил клеща в коробочку из-под пистонов, еще недавно служившую тюрьмой для жука, и мальчики расстались, причем каждый чувствовал, что стал богаче.
Lorsque Tom atteignit le petit bâtiment de l’école, il allongea le pas et entra de l’air d’un bon élève qui n’avait pas perdu une minute en route. Il accrocha son chapeau à une patère et se glissa à sa place. Le maître somnolait dans un grand fauteuil d’osier, bercé par le murmure studieux des enfants. L’arrivée de Tom le tira de sa torpeur.
Дойдя до школы — небольшого бревенчатого дома, стоявшего в стороне от всех прочих зданий, — Том зашагал очень быстро, словно добросовестно спешил на урок. Он повесил шляпу на колышек и с деловитой торопливостью устремился к своей скамье. Учитель, восседая, как на троне, на высоком плетеном кресле, мирно дремал, убаюканный мерным жужжанием класса. Появление Тома разбудило его.
« Thomas Sawyer ! »
— Томас Сойер!
Tom savait par expérience que les choses se gâtaient infailliblement quand on l’appelait par son nom entier.
Том знал, что, когда учитель зовет его полным именем, это не предвещает ничего хорошего.
« Monsieur ?
— Да, сэр?
– Lève-toi. Viens ici. Maintenant veux-tu me dire pourquoi tu es en retard une fois de plus ? »
— Подите сюда!.. Ну, сэр, а сегодня почему вы изволили опоздать?
Tom était sur le point de forger un mensonge rédempteur quand il reconnut deux nattes blondes et s’aperçut que la seule place libre du côté des filles se trouvait précisément près de l’enfant aux beaux cheveux.
Том хотел было соврать что-нибудь, но в эту минуту в глаза ему бросились золотистые косы, которые он сразу узнал благодаря электрическому току любви. Он увидел, что единственное свободное место на той половине класса, где сидели девочки, было рядом с ней, и моментально ответил:
« Je me suis arrêté pour causer avec Huckleberry Finn », répondit-il.
— Я остановился на улице поболтать с Гекльберри Финном.
Le sang de l’instituteur ne fit qu’un tour. Le murmure cessa aussitôt. Les élèves se demandèrent si Tom n’était pas devenu subitement fou.
Учитель окаменел от изумления: он растерянно уставился на Тома. Гудение в классе смолкло. Школьники спрашивали себя, не сошел ли с ума этот отчаянный малый. Наконец учитель сказал:
« Quoi… Qu’est-ce que tu as fait ?
— Что… что ты сделал?
– Je me suis arrêté pour causer avec Huckleberry Finn.
— Остановился на улице поболтать с Гекльберри Финном!
Ошибиться в значении этих слов было невозможно.
– Thomas Sawyer, c’est l’aveu le plus impudent que j’aie jamais entendu ! Mon garçon, tu n’en seras pas quitte pour un simple coup de férule. Retire ta veste ! »
— Томас Сойер, это самое поразительное признание, какое я когда-либо слыхал. За такую вину линейки мало. Снимите куртку!
Lorsqu’il eut tapé sur Tom jusqu’à en avoir le bras fatigué, le maître déclara :
Рука учителя трудилась, пока не устала. Пук розог стал значительно тоньше. Затем последовал приказ:
« Maintenant, va t’asseoir avec les filles et que cela te serve de leçon. »
— Теперь, сэр, ступайте и садитесь с девочками! И пусть это послужит вам уроком.
Les ricanements qui accueillirent ces paroles parurent décontenancer le jeune Tom, mais en réalité son attitude tenait surtout à l’adoration respectueuse que lui inspirait son idole inconnue et au plaisir mêlé de crainte que lui causait sa chance inouïe. Il alla s’asseoir à l’extrémité du banc de bois et la fillette s’écarta de lui, avec un hochement de tête dédaigneux. Les élèves se poussèrent du coude, des clins d’œil, des murmures firent le tour de la salle mais Tom, imperturbable, feignit de se plonger dans la lecture de son livre. Bientôt, on cessa de s’occuper de lui et il commença à lancer des coups d’œil furtifs à sa voisine.
Ученики захихикали. Это как будто сконфузило Тома. Но на самом деле его смущение было вызвано другим обстоятельством: он благоговел перед неведомым ему божеством и мучительно радовался своей великой удаче. Он присел на краешек сосновой скамьи.
Elle remarqua son manège, lui fit une grimace et regarda de l’autre côté. Quand elle se retourna, une pêche était posée devant elle. Elle la repoussa. Tom la remit en place. Elle la repoussa de nouveau mais avec plus de douceur. Tom insista et la pêche resta finalement là où il l’avait d’abord mise. Ensuite, il gribouilla sur une ardoise : « Prends cette pêche. J’en ai d’autres. » La fillette lut ce qu’il avait écrit et ne broncha pas. Alors le garnement dessina quelque chose sur son ardoise en ayant bien soin de dissimuler ce qu’il faisait à l’aide de sa main gauche. Pendant un certain temps, sa voisine refusa de s’intéresser à son œuvre, mais sa curiosité féminine commença à prendre le dessus, ce qui était visible à de légers indices. Tom continuait de dessiner comme si de rien n’était. La petite s’enhardit et essaya de regarder par-dessus sa main. Tom ignora sa manœuvre. Forcée de s’avouer vaincue, elle murmura d’une voix hésitante :
Девочка вздернула нос и отодвинулась. Все кругом шептались, перемигивались, подталкивали друг друга, но Том сидел смирно, облокотившись на длинную низкую парту, и, по-видимому, прилежно читал. На него перестали обращать внимание; класс опять наполнился унылым гудением. Мало-помалу мальчик начал поглядывать исподтишка на соседку. Та заметила, надула губы и на целую минуту отвернулась. Когда же она глянула украдкой в его сторону, перед нею лежал персик. Девочка отодвинула персик. Том мягким движением снова придвинул его. Она опять оттолкнула персик, но уже без всякой враждебности. Том терпеливо положил персик на прежнее место, и она уже не отодвигала его.
Том нацарапал на грифельной доске: “Пожалуйста, возьмите, — у меня есть еще”. Девочка посмотрела на доску, но лицо ее осталось равнодушным. Тогда он начал рисовать на доске, прикрывая свой рисунок левой рукой. Девочка на первых порах притворялась, будто не обращает внимания, но затем еле заметными признаками стало обнаруживаться ее любопытство. Мальчик продолжал рисовать, будто ничего не замечая. Девочка сделала было попытку подглядеть исподтишка, что он рисует, но Том опять-таки и виду не подал, что замечает ее любопытство. Наконец она сдалась и попросила нерешительным шепотом:
« Laisse-moi voir. »
— Дайте посмотреть!
Tom retira sa main gauche et découvrit un grossier dessin représentant une maison à pignons dont la cheminée crachait une fumée spiraloïde. La fillette en oublia tout le reste. Lorsque Tom eut mis la dernière touche à sa maison, elle lui glissa :
Том открыл часть карикатурно-нелепого дома с двумя фасадами и трубой, из которой выходил дым в виде штопора. Девочка так увлеклась рисованием Тома, что позабыла обо всем на свете. Когда Том кончил, она бросила взгляд на рисунок и прошептала:
« C’est très joli. Maintenant, fais un bonhomme. »
— Какая прелесть! Нарисуйте человечка!
Le jeune artiste campa aussitôt un personnage qui ressemblait à une potence. Il était si grand qu’il aurait pu enjamber la maison. Heureusement, la petite n’avait pas un sens critique très développé et, satisfaite de ce monstre, elle déclara :
Художник поставил во дворе перед домом человека, похожего на подъемный кран, и такого высокого, что для него не составило бы никакого труда перешагнуть через дом. Но девочка была не слишком требовательна. Она осталась довольна чудовищем и прошептала:
« Il est très bien ton bonhomme… Maintenant, dessine mon portrait. »
— Какой красивый! Теперь нарисуйте меня.
Tom dessina un sablier surmonté d’une pleine lune et compléta l’ensemble par quatre membres gros comme des brins de paille et un éventail impressionnant.
Том нарисовал песочные часы, увенчанные круглой луной, приделал к ним тонкие соломинки ручек и ножек и вооружил растопыренные пальчики громаднейшим веером.
« C’est ravissant, déclara la fille. J’aimerais tant savoir dessiner !
— Ах, как хорошо! — сказала девочка. — Хотела бы я так рисовать!
– C’est facile, répondit Tom à voix basse. Je t’apprendrai.
— Это нетрудно. Я вас научу.
– Oh ! oui. Quand cela ?
— В самом деле? Когда?
– À midi. Est-ce que tu rentres déjeuner ?
— На большой перемене. Вы ходите домой обедать?
– Je resterai si tu restes.
— Если вы останетесь, и я останусь.
– Bon, entendu. Comment t’appelles-tu ?
— Ладно. Вот здорово! Как вас зовут?
– Becky Thatcher. Et toi ? Ah ! oui, je me rappelle, Thomas Sawyer.
— Бекки Тэчер. А вас? Впрочем, знаю, — Томас Сойер.
– C’est comme ça qu’on m’appelle quand on veut me gronder, mais c’est Tom, quand je suis sage. Tu m’appelleras Tom, n’est-ce pas ?
— Меня называют так, когда хотят высечь. Когда я веду себя хорошо, меня зовут Том. Вы зовите меня Том. Ладно?
– Oui. »
— Ладно.
Tom se mit à griffonner quelques mots sur une ardoise en se cachant de sa voisine. Bien entendu, la petite demanda à voir.
Том опять начал писать на доске, пряча написанное от Бекки. Но теперь она перестала стесняться и попросила показать, что там такое.
Том отговаривался:
« Oh ! ce n’est rien du tout, affirma Tom.
— Право же, тут нет ничего!
– Mais si.
— Нет, есть!
– Non, non.
— Нет, нету; да вам и смотреть-то не хочется.
– Si, je t’en prie. Montre-moi ce que tu as écrit.
— Нет, хочется! Правда, хочется. Пожалуйста, покажите!
– Tu le répéteras.
— Вы кому-нибудь скажете.
– Je te jure que je ne dirai rien.
— Не скажу, честное-пречестное-распречестное слово, не скажу!
– Tu ne le diras à personne ? Aussi longtemps que tu vivras ?
— Никому, ни одной живой душе? До самой смерти?
– Non, je ne le dirai jamais, à personne. Maintenant fais-moi voir.
— Никому не скажу. Покажите же!
– Mais non, ce n’est pas la peine…
— Да ведь вам вовсе не хочется…
– Puisque c’est ainsi, je verrai quand même, Tom, et… »
Becky essaya d’écarter la main de Tom. Le garçon résista pour la forme et bientôt apparurent ces mots tracés sur l’ardoise : « Je t’aime.
— Ах, так! Ну, так я все равно посмотрю!
И своей маленькой ручкой она схватила его руку; началась борьба, Том делал вид, будто серьезно сопротивляется, но мало-помалу отводил руку в сторону, и наконец открылись слова: “Я вас люблю!”
– Oh ! le vilain ! » fit la petite fille qui donna une tape sur les doigts de Tom, mais en même temps rougit et ne parut pas trop mécontente.
— Гадкий! — И девочка больно ударила его по руке, однако покраснела, и было видно, что ей очень приятно.
À ce moment précis, Tom sentit deux doigts implacables lui serrer lentement l’oreille et l’obliger à se lever. Emprisonné dans cet étau, il traversa toute la classe sous les quolibets de ses camarades et fut conduit à son banc. Pendant quelques instants, qui lui parurent atroces, le maître d’école resta campé devant lui. Finalement, son bourreau l’abandonna sans dire un mot et alla reprendre place sur son estrade. L’oreille de Tom lui faisait mal, mais son cœur jubilait.
В то же мгновение Том почувствовал, что чья-то рука неотвратимо и медленно стискивает его ухо и тянет кверху все выше и выше. Таким способом он был препровожден через весь класс на свое обычное место под перекрестное хихиканье всей детворы, после чего в течение нескольких страшных минут учитель простоял над ним, не сказав ни единого слова, а затем так же безмолвно направился к своему трону. Но хотя ухо у Тома продолжало гореть от боли, в сердце его было ликование.
Lorsque les élèves se furent calmés, Tom fit un effort méritoire pour étudier, mais toutes ses idées dansaient dans sa tête et, pendant la classe de géographie, il transforma les lacs en montagnes, les montagnes en fleuves, les fleuves en continents, faisant retourner le monde aux temps de la Genèse. Le cours d’orthographe l’acheva, car il se vit « recalé » pour une suite de simples mots élémentaires. Il se retrouva en queue de classe, et dut rendre la médaille d’étain qu’il avait portée avec ostentation pendant des mois.
Когда класс успокоился, Том самым добросовестным образом попытался углубиться в занятия, но в голове у него был ужасный сумбур. На уроке чтения он сбивался и путал слова, на уроке географии превращал озера в горы, горы в реки, а реки в материки, так что вся вселенная вернулась в состояние первобытного хаоса. Потом во время диктовки он так исковеркал самые простые слова, что у него отобрали оловянную медаль за правописание, которой он вот уже несколько месяцев так чванился перед всеми товарищами.