Лишь в сумерках очнулся Грегор от тяжелого, похожего на обморок сна. Если бы его и не побеспокоили, он все равно проснулся бы ненамного позднее, так как чувствовал себя достаточно отдохнувшим и выспавшимся, но ему показалось, что разбудили его чьи-то легкие шаги и звук осторожно запираемой двери, выходившей в переднюю. На потолке и на верхних частях мебели лежал проникавший с улицы свет электрических фонарей, но внизу, у Грегора, было темно. Медленно, еще неуклюже шаря своими щупальцами, которые он только теперь начинал ценить, Грегор подполз к двери, чтобы досмотреть, что там произошло. Левый его бок казался сплошным длинным, неприятно саднящим рубцом, и он по-настоящему хромал на оба ряда своих ног. В ходе утренних приключений одна ножка — чудом только одна — была тяжело ранена и безжизненно волочилась по полу.
Gregor first woke up from his heavy swoon-like sleep in the evening twilight. He would certainly have woken up soon afterwards without any disturbance, for he felt himself sufficiently rested and wide awake, although it appeared to him as if a hurried step and a cautious closing of the door to the hall had aroused him. The shine of the electric streetlights lay pale here and there on the ceiling and on the higher parts of the furniture, but underneath around Gregor it was dark. He pushed himself slowly toward the door, still groping awkwardly with his feelers, which he now learned to value for the first time, to check what was happening there. His left side seemed one single long unpleasantly stretched scar, and he really had to hobble on his two rows of legs. In addition, one small leg had been seriously wounded in the course of the morning incident (it was almost a miracle that only one had been hurt) and dragged lifelessly behind.
Лишь у двери он понял, что, собственно, его туда повлекло; это был запах чего-то съедобного. Там стояла миска со сладким молоком, в котором плавали ломтики белого хлеба. Он едва не засмеялся от радости, ибо есть ему хотелось еще сильнее, чем утром, и чуть ли не с глазами окунул голову в молоко. Но вскоре он разочарованно вытащил ее оттуда; мало того, что из-за раненого левого бока есть ему было трудно, — а есть он мог, только широко разевая рот и работая всем своим туловищем, — молоко, которое всегда было его любимым напитком и которое сестра, конечно, потому и принесла, показалось ему теперь совсем невкусным; он почти с отвращением отвернулся от миски и пополз назад, к середине комнаты.
By the door he first noticed what had really lured him there: it was the smell of something to eat. For there stood a bowl filled with sweetened milk, in which swam tiny pieces of white bread. He almost laughed with joy, for he now had a much greater hunger than in the morning, and he immediately dipped his head almost up to and over his eyes down into the milk. But he soon drew it back again in disappointment, not just because it was difficult for him to eat on account of his delicate left side (he could eat only if his entire panting body worked in a coordinated way), but also because the milk, which otherwise was his favorite drink and which his sister had certainly placed there for that reason, did not appeal to him at all. He turned away from the bowl almost with aversion and crept back into the middle of the room.
В гостиной, как увидел Грегор сквозь щель в двери, зажгли свет, но если обычно отец в это время громко читал матери, а иногда и сестре вечернюю газету, то сейчас не было слышно ни звука. Возможно, впрочем, что это чтение, о котором ему всегда рассказывала и писала сестра, в последнее время вообще вышло из обихода. Но и кругом было очень тихо, хотя в квартире, конечно, были люди. «До чего же, однако, тихую жизнь ведет моя семья», — сказал себе Грегор и, уставившись в темноту, почувствовал великую гордость от сознания, что он сумел добиться для своих родителей и сестры такой жизни в такой прекрасной квартире. А что, если этому покою, благополучию, довольству пришел теперь ужасный конец? Чтобы не предаваться подобным мыслям, Грегор решил размяться и принялся ползать по комнате.
In the living room, as Gregor saw through the crack in the door, the gas was lit, but where on other occasions at this time of day the father was accustomed to read the afternoon newspaper in a loud voice to his mother and sometimes also to his sister, at the moment not a sound was audible. Now, perhaps this reading aloud, about which his sister always spoken and written to him, had recently fallen out of their general routine. But it was so still all around, in spite of the fact that the apartment was certainly not empty. "What a quiet life the family leads", said Gregor to himself and, as he stared fixedly out in front of him into the darkness, he felt a great pride that he had been able to provide such a life in a beautiful apartment like this for his parents and his sister. But how would things go if now all tranquility, all prosperity, all contentment should come to a horrible end? In order not to lose himself in such thoughts, Gregor preferred to set himself moving and crawled up and down in his room.
Один раз в течение долгого вечера чуть приоткрылась, но тут же захлопнулась одна боковая дверь и еще раз — другая; кому-то, видно, хотелось войти, но опасения взяли верх. Грегор остановился непосредственно у двери в гостиную, чтобы каким-нибудь образом залучить нерешительного посетителя или хотя бы узнать, кто это, но дверь больше не отворялась, и ожидание Грегора оказалось напрасным. Утром, когда двери были заперты, все хотели войти к нему, теперь же, когда одну дверь он открыл сам, а остальные были, несомненно, отперты в течение дня, никто не входил, а ключи между тем торчали снаружи.
Once during the long evening one side door and then the other door was opened just a tiny crack and quickly closed again. Someone presumably needed to come in but had then thought better of it. Gregor immediately took up a position by the living room door, determined to bring in the hesitant visitor somehow or other or at least to find out who it might be. But now the door was not opened any more, and Gregor waited in vain. Earlier, when the door had been barred, they had all wanted to come in to him; now, when he had opened one door and when the others had obviously been opened during the day, no one came any more, and the keys were stuck in the locks on the outside.
Лишь поздно ночью погасили в гостиной свет, и тут сразу выяснилось, что родители и сестра до сих пор бодрствовали, потому что сейчас, как это было отчетливо слышно, они все удалились на цыпочках. Теперь, конечно, до утра к Грегору никто не войдет, значит, у него было достаточно времени, чтобы без помех поразмыслить, как ему перестроить свою жизнь. Но высокая пустая комната, в которой он вынужден был плашмя лежать «а полу, пугала его, хотя причины своего страха он не понимал, ведь он жил в этой комнате вот уже пять лет, и, повернувшись почти безотчетно, он не без стыда поспешил уползти под диван, где, несмотря на то, что спину ему немного прижало, а голову уже нельзя было поднять, он сразу же почувствовал себя очень уютно и пожалел только, что туловище его слишком широко, чтобы поместиться целиком под диваном.
The light in the living room was turned off only late at night, and now it was easy to establish that his parents and his sister had stayed awake all this time, for one could hear clearly as all three moved away on tiptoe. Now it was certain that no one would come into Gregor any more until the morning. Thus, he had a long time to think undisturbed about how he should reorganize his life from scratch. But the high, open room, in which he was compelled to lie flat on the floor, made him anxious, without his being able to figure out the reason, for he had lived in the room for five years. With a half unconscious turn and not without a slight shame he scurried under the couch, where, in spite of the fact that his back was a little cramped and he could no longer lift up his head, he felt very comfortable and was sorry only that his body was too wide to fit completely under it.
Там пробыл он всю ночь, проведя ее отчасти в дремоте, которую то и дело вспугивал голод, отчасти же в заботах и смутных надеждах, неизменно приводивших его к заключению, что покамест он должен вести себя спокойно и обязан своим терпением и тактом облегчить семье неприятности, которые он причинил ей теперешним своим состоянием.
There he remained the entire night, which he spent partly in a state of semi-sleep, out of which his hunger constantly woke him with a start, but partly in a state of worry and murky hopes, which all led to the conclusion that for the time being he would have to keep calm and with patience and the greatest consideration for his family tolerate the troubles which in his present condition he was now forced to cause them.
Уже рано утром — была еще почти ночь — Грегору представился случай испытать твердость только что принятого решения, когда сестра, почти совсем одетая, открыла дверь из передней и настороженно заглянула к нему в комнату. Она не сразу заметила Грегора, но, увидев его под диваном — ведь где-то, о господи, он должен был находиться, не мог же он улететь! — испугалась так, что, не совладав с собой, захлопнула дверь снаружи. Но словно раскаявшись в своем поведении, она тотчас же открыла дверь снова и на цыпочках, как к тяжелобольному или даже как к постороннему, вошла в комнату. Грегор высунул голову к самому краю дивана и стал следить за сестрой. Заметит ли она, что он оставил молоко, причем вовсе не потому, что не был голоден, и принесет ли какую-нибудь другую еду, которая подойдет ему больше? Если бы она не сделала этого сама, он скорее бы умер с голоду, чем обратил на это ее внимание, хотя его так и подмывало выскочить из-под дивана, броситься к ногам сестры и попросить у нее какой-нибудь хорошей еды. Но сразу же с удивлением заметив полную еще миску, из которой только чуть-чуть расплескалось молоко, сестра немедленно подняла ее, правда, не просто руками, а при помощи тряпки, и вынесла прочь. Грегору было очень любопытно, что она принесет взамен, и он стал строить всяческие догадки на этот счет. Но он никак не додумался бы до того, что сестра, по своей доброте, действительно сделала. Чтобы узнать его вкус, она принесла ему целый выбор кушаний, разложив всю эту снедь на старой газете. Тут были лежалые, с гнильцой овощи; оставшиеся от ужина кости, покрытые белым застывшим соусом; немного изюму и миндаля; кусок сыру, который Грегор два дня назад объявил несъедобным; ломоть сухого хлеба, ломоть хлеба, намазанный маслом, и ломоть хлеба, намазанный маслом и посыпанный солью. Вдобавок ко всему этому она поставила ему ту же самую, раз и навсегда, вероятно, выделенную для Грегора миску, налив в нее воды. Затем она из деликатности, зная, что при ней Грегор не станет есть, поспешила удалиться и даже повернула ключ в двери, чтобы показать Грегору, что он может устраиваться, как ему будет удобнее. Лапки Грегора, когда он теперь направился к еде, замелькали одна быстрее другой. Да и раны его, как видно, совсем зажили, он не чувствовал уже никаких помех и, удивившись этому, вспомнил, как месяц с лишним назад он слегка обрезал палец ножом и как не далее чем позавчера эта рана еще причиняла ему довольно сильную боль.
Already early in the morning (it was still almost night) Gregor had an opportunity to test the power of the decisions he had just made, for his sister, almost fully dressed, opened the door from the hall into his room and looked eagerly inside. She did not find him immediately, but when she noticed him under the couch (God, he had to be somewhere or other; for he could hardly fly away) she got such a shock that, without being able to control herself, she slammed the door shut once again from the outside. However, as if she was sorry for her behaviour, she immediately opened the door again and walked in on her tiptoes, as if she was in the presence of a serious invalid or a total stranger. Gregor had pushed his head forward just to the edge of the couch and was observing her. Would she really notice that he had left the milk standing, not indeed from any lack of hunger, and would she bring in something else to eat more suitable for him? If she did not do it on her own, he would sooner starve to death than call her attention to the fact, although he had a really powerful urge to move beyond the couch, throw himself at his sister's feet, and beg her for something or other good to eat. But his sister noticed right away with astonishment that the bowl was still full, with only a little milk spilled around it. She picked it up immediately (although not with her bare hands but with a rag), and took it out of the room. Gregor was extremely curious what she would bring as a substitute, and he pictured to himself different ideas about that. But he never could have guessed what his sister out of the goodness of her heart in fact did. She brought him, to test his taste, an entire selection, all spread out on an old newspaper. There were old half-rotten vegetables, bones from the evening meal, covered with a white sauce which had almost solidified, some raisins and almonds, cheese, which Gregor had declared inedible two days earlier, a slice of dry bread, a slice of salted bread smeared with butter. In addition to all this, she put down a bowl (probably designated once and for all as Gregor's) into which she had poured some water. And out of her delicacy of feeling, since she knew that Gregor would not eat in front of her, she went away very quickly and even turned the key in the lock, so that Gregor could now observe that he could make himself as comfortable as he wished. Gregor's small limbs buzzed as the time for eating had come. His wounds must, in any case, have already healed completely. He felt no handicap on that score. He was astonished at that and thought about it, how more than a month ago he had cut his finger slightly with a knife and how this wound had hurt enough even the day before yesterday.
«Неужели я стал теперь менее чувствителен?» — подумал он и уже жадно впился в сыр, к которому его сразу потянуло настойчивее, чем к какой-либо другой еде. Со слезящимися от наслаждения глазами он быстро уничтожил подряд сыр, овощи, соус; свежая пища, напротив, ему не нравилась, даже запах ее казался ему несносным, и он оттаскивал в сторону от нее куски, которые хотел съесть. Он давно уже управился с едой и лениво лежал на том же месте, где ел, когда сестра в знак того, что ему пора удалиться, медленно повернула ключ. Это его сразу вспугнуло, хотя он уже почти дремал, и он опять поспешил под диван. Но ему стоило больших усилий пробыть под диваном даже то короткое время, покуда сестра находилась в комнате, ибо от обильной еды туловище его несколько округлилось и в тесноте ему было трудно дышать. Превозмогая слабые приступы удушья, он глядел выпученными глазами, как ничего не подозревавшая сестра смела веником в одну кучу не только его объедки, но и снедь, к которой Грегор вообще не притрагивался, словно и это уже не пойдет впрок, как она поспешно выбросила все это в ведерко, прикрыла его дощечкой и вынесла. Не успела она отвернуться, как Грегор уже вылез из-под дивана, вытянулся и раздулся.
"Am I now going to be less sensitive," he thought, already sucking greedily on the cheese, which had strongly attracted him right away, more than all the other foods. Quickly and with his eyes watering with satisfaction, he ate one after the other the cheese, the vegetables, and the sauce; the fresh food, by contrast, didn't taste good to him. He couldn't bear the smell and even carried the things he wanted to eat a little distance away. By the time his sister slowly turned the key as a sign that he should withdraw, he was long finished and now lay lazily in the same spot. The noise immediately startled him, in spite of the fact that he was already almost asleep, and he scurried back again under the couch. But it cost him great self-control to remain under the couch, even for the short time his sister was in the room, because his body had filled out somewhat on account of the rich meal and in the narrow space there he could scarcely breathe. In the midst of minor attacks of asphyxiation, he looked at her with somewhat protruding eyes, as his unsuspecting sister swept up with a broom, not just the remnants, but even the foods which Gregor had not touched at all, as if these were also now useless, and as she dumped everything quickly into a bucket, which she closed with a wooden lid, and then carried all of it out of the room. She had hardly turned around before Gregor had already dragged himself out from the couch, stretched out, and let his body expand.
Таким образом Грегор получал теперь еду ежедневно — один раз утром, когда родители и прислуга еще спали, а второй раз после общего обеда, когда родители опять-таки ложились поспать, а прислугу сестра усылала из дому с каким-нибудь поручением. Они тоже, конечно, не хотели, чтобы Грегор умер с голоду, но знать все подробности кормления Грегора им было бы, вероятно, невыносимо тяжело, и, вероятно, сестра старалась избавить их хотя бы от маленьких огорчений, потому что страдали они и в самом деле достаточно.
In this way Gregor got his food every day, once in the morning, when his parents and the servant girl were still asleep, and a second time after the common noon meal, for his parents were, as before, asleep then for a little while, and the servant girl was sent off by his sister on some errand or other. Certainly they would not have wanted Gregor to starve to death, but perhaps they could not have endured finding out what he ate other than by hearsay. Perhaps his sister wanted to spare them what was possibly only a small grief, for they were really suffering quite enough already.
Под каким предлогом выпроводили из квартиры в то первое утро врача и слесаря, Грегор так и не узнал: поскольку его не понимали, никому, в том числе и сестре, не приходило в голову, что он-то понимает других, и поэтому, когда сестра бывала в его комнате, ему доводилось слышать только вздохи да взывания к святым. Лишь позже, когда она немного привыкла ко всему — о том, чтобы привыкнуть совсем, не могло быть, конечно, и речи, — Грегор порой ловил какое-нибудь явно доброжелательное замечание. «Сегодня угощение пришлось ему по вкусу», — говорила она, если Грегор съедал все дочиста, тогда как в противном случае, что постепенно стало повторяться все чаще и чаще, она говорила почти печально: «Опять все осталось».
What sorts of excuses people had used on that first morning to get the doctor and the locksmith out of the house Gregor was completely unable to ascertain. Since he was not comprehensible, no one, not even his sister, thought that he might be able to understand others, and thus, when his sister was in her room, he had to be content with listening now and then to her sighs and invocations to the saints. Only later, when she had grown somewhat accustomed to everything (naturally there could never be any talk of her growing completely accustomed to it) Gregor sometimes caught a comment which was intended to be friendly or could be interpreted as such. "Well, today it tasted good to him," she said, if Gregor had really cleaned up what he had to eat; whereas, in the reverse situation, which gradually repeated itself more and more frequently, she used to say sadly, "Now everything has stopped again."
Но не узнавая никаких новостей непосредственно, Грегор подслушивал разговоры в соседних комнатах, и стоило ему откуда-либо услыхать голоса, он сразу же спешил к соответствующей двери и прижимался к ней всем телом. Особенно в первое время не было ни одного разговора, который так или иначе, хотя бы и тайно, его не касался. В течение двух дней за каждой трапезой совещались о том, как теперь себя вести; но и между трапезами говорили на ту же тему, и дома теперь всегда бывало не менее двух членов семьи, потому что никто, видимо, не хотел оставаться дома один, а покидать квартиру всем сразу никак нельзя было. Кстати, прислуга — было не совсем ясно, что именно знала она о случившемся, — в первый же день, упав на колени, попросила мать немедленно отпустить ее, а прощаясь через четверть часа после этого, со слезами благодарила за увольнение как за величайшую милость и дала, хотя этого от нее вовсе не требовали, страшную клятву, что никому ни о чем не станет рассказывать.
But while Gregor could get no new information directly, he did hear a good deal from the room next door, and as soon as he heard voices, he scurried right away to the relevant door and pressed his entire body against it. In the early days especially, there was no conversation which was not concerned with him in some way or other, even if only in secret. For two days at all meal times discussions on that subject could be heard on how people should now behave; but they also talked about the same subject in the times between meals, for there were always at least two family members at home, since no one really wanted to remain in the house alone and people could not under any circumstances leave the apartment completely empty. In addition, on the very first day the servant girl (it was not completely clear what and how much she knew about what had happened) on her knees had begged his mother to let her go immediately, and when she said good bye about fifteen minutes later, she thanked them for the dismissal with tears in her eyes, as if she was receiving the greatest favour which people had shown her there, and, without anyone demanding it from her, she swore a fearful oath not to betray anyone, not even the slightest bit.
Пришлось сестре вместе с матерью заняться стряпней; это не составило, впрочем, особого труда, ведь никто почти ничего не ел. Грегор то и дело слышал, как они тщетно уговаривали друг друга поесть и в ответ раздавалось «Спасибо, я уже сыт» или что-нибудь подобное. Пить, кажется, тоже перестали. Сестра часто спрашивала отца, не хочет ли он пива, и охотно вызывалась сходить за ним, а когда отец молчал, говорила, надеясь этим избавить, его от всяких сомнений, что может послать за пивом дворничиху, но тогда отец отвечал решительным «нет», и больше об этом не заговаривали.
Now his sister had to team up with his mother to do the cooking, although that didn't create much trouble because people were eating almost nothing. Again and again Gregor listened as one of them vainly invited another one to eat and received no answer other than "Thank you. I have enough" or something like that. And perhaps they had stopped having anything to drink, too. His sister often asked his father whether he wanted to have a beer and gladly offered to fetch it herself, and when his father was silent, she said, in order to remove any reservations he might have, that she could send the caretaker's wife to get it. But then his father finally said a resounding "No," and nothing more would be spoken about it.
Уже в течение первого дня отец разъяснил матери и сестре имущественное положение семьи и виды на будущее. Он часто вставал из-за стола и извлекал из своей маленькой домашней кассы, которая сохранилась от его погоревшей пять лет назад фирмы, то какую-нибудь квитанцию, то записную книжку. Слышно было, как он отпирал сложный замок и, достав то, что искал, опять поворачивал ключ. Эти объяснения отца были отчасти первой утешительной новостью, услышанной Грегором с начала его заточения. Он считал, что от того предприятия у отца решительно ничего не осталось, во всяком случае, отец не утверждал противного, а Грегор его об этом не спрашивал. Единственной в ту пору заботой Грегора было сделать все, чтобы семья как можно скорей забыла банкротство, приведшее всех в состояние полной безнадежности. Поэтому он начал тогда трудиться с особым пылом и чуть ли не сразу сделался из маленького приказчика вояжером, у которого были, конечно, совсем другие заработки и чьи деловые успехи тотчас же, в виде комиссионных, превращались в наличные деньги, каковые и можно было положить дома на стол перед удивленной и счастливой семьей. То были хорошие времена, и лотом они уже никогда, по крайней мере в прежнем великолепии, не повторялись, хотя Грегор и позже зарабатывал столько, что мог содержать и действительно содержал семью. К этому все привыкли — и семья, и сам Грегор; деньги у него с благодарностью принимали, а он охотно их давал, но особой теплоты больше не возникало. Только сестра осталась все-таки близка Грегору; и так как она в отличие от него очень любила музыку и трогательно играла на скрипке, у Грегора была тайная мысль определить ее на будущий год в консерваторию, несмотря на большие расходы, которые это вызовет и которые придется покрыть за счет чего-то другого. Во время коротких задержек Грегора в городе в разговорах с сестрой часто упоминалась консерватория, но упоминалась всегда как прекрасная, несбыточная мечта, и даже эти невинные упоминания вызывали у родителей неудовольствие; однако Грегор думал о консерватории очень определенно и собирался торжественно заявить о своем намерении в канун рождества.
Already during the first day his father laid out all the financial circumstances and prospects to his mother and to his sister as well. From time to time he stood up from the table and pulled out of the small lockbox salvaged from his business, which had collapsed five years previously, some document or other or some notebook. The sound was audible as he opened up the complicated lock and, after removing what he was looking for, locked it up again. These explanations by his father were, in part, the first enjoyable thing that Gregor had the chance to listen to since his imprisonment. He had thought that nothing at all was left over for his father from that business; at least his father had told him nothing to the contradict that view, and Gregor in any case hadn't asked him about it. At the time Gregor's only concern had been to devote everything he had in order to allow his family to forget as quickly as possible the business misfortune which had brought them all into a state of complete hopelessness. And so at that point he'd started to work with a special intensity and from an assistant had become, almost overnight, a traveling salesman, who naturally had entirely different possibilities for earning money and whose successes at work at once were converted into the form of cash commissions, which could be set out on the table at home in front of his astonished and delighted family. Those had been beautiful days, and they had never come back afterwards, at least not with the same splendour, in spite of the fact that Gregor later earned so much money that he was in a position to bear the expenses of the entire family, expenses which he, in fact, did bear. They had become quite accustomed to it, both the family and Gregor as well. They took the money with thanks, and he happily surrendered it, but the special warmth was no longer present. Only the sister had remained still close to Gregor, and it was his secret plan to send her (in contrast to Gregor she loved music very much and knew how to play the violin charmingly) next year to the conservatory, regardless of the great expense which that must necessitate and which would be made up in other ways. Now and then during Gregor's short stays in the city the conservatory was mentioned in conversations with his sister, but always only as a beautiful dream, whose realization was unimaginable, and their parents never listened to these innocent expectations with pleasure. But Gregor thought about them with scrupulous consideration and intended to explain the matter ceremoniously on Christmas Eve.
Такие, совсем бесполезные в нынешнем его состоянии мысли вертелись в голове Грегора, когда он, прислушиваясь, стоймя прилипал к двери. Утомившись, он нет-нет да переставал слушать и, нечаянно склонив голову, ударялся о дверь, но тотчас же опять выпрямлялся, так как малейший учиненный им шум был слышен за дверью и заставлял всех умолкать. «Что он там опять вытворяет?» — говорил после небольшой паузы отец, явно глядя на дверь, и лишь после этого постепенно возобновлялся прерванный разговор.
In his present situation, such futile ideas went through his head, while he pushed himself right up against the door and listened. Sometimes in his general exhaustion he couldn't listen any more and let his head bang listlessly against the door, but he immediately pulled himself together, for even the small sound which he made by this motion was heard near by and silenced everyone. " There he goes on again," said his father after a while, clearly turning towards the door, and only then would the interrupted conversation gradually be resumed again.
Так вот, постепенно (ибо отец повторялся в своих объяснениях — отчасти потому, что давно уже отошел от этих дел, отчасти же потому, что мать не все понимала с первого раза) Грегор с достаточными подробностями узнал, что, несмотря на все беды, от старых времен сохранилось еще маленькое состояние и что оно, так как процентов не трогали, за эти годы даже немного выросло. Кроме того, оказалось, что деньги, которые ежемесячно приносил домой Грегор — он оставлял себе всего несколько гульденов, — уходили не целиком и образовали небольшой капитал. Стоя за дверью, Грегор усиленно кивал головой, обрадованный такой неожиданной предусмотрительностью и бережливостью. Вообще-то он мог бы этими лишними деньгами погасить часть отцовского долга и приблизить тот день, когда он, Грегор, волей был бы отказаться от своей службы, но теперь оказалось несомненно лучше, что отец распорядился деньгами именно так.
Gregor found out clearly enough (for his father tended to repeat himself often in his explanations, partly because he had not personally concerned himself with these matters for a long time now, and partly also because his mother did not understand everything right away the first time) that, in spite all bad luck, a fortune, although a very small one, was available from the old times, which the interest (which had not been touched) had in the intervening time gradually allowed to increase a little. Furthermore, in addition to this, the money which Gregor had brought home every month (he had kept only a few florins for himself) had not been completely spent and had grown into a small capital amount. Gregor, behind his door, nodded eagerly, rejoicing over this unanticipated foresight and frugality. True, with this excess money, he could have paid off more of his father's debt to his employer and the day on which he could be rid of this position would have been a lot closer, but now things were doubtless better the way his father had arranged them.
Денег этих, однако, было слишком мало, чтобы семья могла жить на проценты; их хватило бы, может быть, на год жизни, от силы на два, не больше. Они составляли, таким образом, только сумму, которую следовало, собственно, отложить на черный день, а не тратить; а деньги на жизнь надо было зарабатывать. Отец же был хоть и здоровым, но старым человеком, он уже пять лет не работал и не очень-то на себя надеялся; за эти пять лет, оказавшиеся первыми каникулами в его хлопотливой, но неудачливой жизни, он очень обрюзг и стал поэтому довольно тяжел на подъем. Уж не должна ли была зарабатывать деньги старая мать, которая страдала астмой, с трудом передвигалась даже по квартире и через день, задыхаясь, лежала на кушетке возле открытого окна? Или, может быть, их следовало зарабатывать сестре, которая в свои семнадцать лет была еще ребенком и имела полное право жить так же, как до сих пор, — изящно одеваться, спать допоздна, помогать в хозяйстве, участвовать в каких-нибудь скромных развлечениях и прежде всего играть на скрипке. Когда заходила речь об этой необходимости заработка, Грегор всегда отпускал дверь и бросался на прохладный кожаный диван, стоявший близ двери, потому что ему делалось жарко от стыда и от горя.
At the moment, however, this money was nowhere near sufficient to permit the family to live on the interest payments. Perhaps it would be enough to maintain the family for one or at most two years, that's all. Thus it came only to an amount which one should not really take out and which must be set aside for an emergency. But the money to live on must be earned. Now, his father was a healthy man, although he was old, who had not worked at all for five years now and thus could not be counted on for very much. He had in these five years, the first holidays of his trouble-filled but unsuccessful life, put on a good deal of fat and thus had become really heavy. And should his old mother now maybe work for money, a woman who suffered from asthma, for whom wandering through the apartment even now was a great strain and who spent every second day on the sofa by the open window labouring for breath? Should his sister earn money, a girl who was still a seventeen-year-old child, whose earlier life style had been so very delightful that it had consisted of dressing herself nicely, sleeping in late, helping around the house, taking part in a few modest enjoyments and, above all, playing the violin? When it came to talking about this need to earn money, at first Gregor went away from the door and threw himself on the cool leather sofa beside the door, for he was quite hot from shame and sorrow.
Он часто лежал там долгими ночами, не засыпая ни на одно мгновение, и часами терся о кожу дивана или не жалея трудов, придвигал кресло к окну, вскарабкивался к проему и, упершись в кресло, припадал к подоконнику что было явно только каким-то воспоминанием о чувстве освобождения, охватывавшем его прежде, когда он выглядывал из окна. На самом же деле все сколько-нибудь отдаленные предметы он видел день ото дня все хуже и хуже; больницу напротив, которую он прежде проклинал — так она примелькалась ему, Грегор вообще больше не различал, и не знай он доподлинно, что живет на тихой, но вполне городской улице Шарлоттенштрассе, он мог бы подумать, что глядит из своего окна на пустыню, в которую неразличимо слились серая земля и серое небо Стоило внимательной сестре лишь дважды увидеть, что кресло стоит у окна, как она стала каждый раз, прибрав комнату, снова придвигать кресло к окну и даже оставлять отныне открытыми внутренние оконные створки.
Often he lay there all night long. He didn't sleep a moment and just scratched on the leather for hours at a time. He undertook the very difficult task of shoving a chair over to the window. Then he crept up on the window sill and, braced in the chair, leaned against the window to look out, obviously with some memory or other of the satisfaction which that used to bring him in earlier times. Actually from day to day he perceived things with less and less clarity, even those a short distance away: the hospital across the street, the all too frequent sight of which he had previously cursed, was not visible at all any more, and if he had not been precisely aware that he lived in the quiet but completely urban Charlotte Street, he could have believed that from his window he was peering out at a featureless wasteland, in which the gray heaven and the gray earth had merged and were indistinguishable. His attentive sister must have observed a couple of times that the chair stood by the window; then, after cleaning up the room, each time she pushed the chair back right against the window and from now on she even left the inner casement open.
Если бы Грегор мог поговорить с сестрой и поблагодарить ее за все, что она для него делала, ему было бы легче принимать ее услуги; а так он страдал из-за этого. Правда, сестра всячески старалась смягчить мучительность создавшегося положения, и чем больше времени проходило, тем это, конечно, лучше у нее получалось, но ведь и Грегору все становилось гораздо яснее со временем. Самый ее приход бывал для него ужасен. Хотя вообще-то сестра усердно оберегала всех от зрелища комнаты Грегора, сейчас она, войдя, не тратила времени на то, чтобы закрыть за собой дверь, а бежала прямо к окну, поспешно, словно она вот-вот задохнется, распахивала его настежь, а затем, как бы ни было холодно, на минутку задерживалась у окна, глубоко дыша. Этой шумной спешкой она пугала Грегора два раза в день; он все время дрожал под диваном, хотя отлично знал, что она, несомненно, избавила бы его от страхов, если бы только могла находиться в одной комнате с ним при закрытом окне.
If Gregor had only been able to speak to his sister and thank her for everything that she had to do for him, he would have tolerated her service more easily. As it was he suffered under it. The sister admittedly sought to cover up the awkwardness of everything as much as possible, and, as time went by, she naturally got more successful at it. But with the passing of time Gregor also came to understand everything more precisely. Even her entrance was terrible for him. As soon as she entered, she ran straight to the window, without taking the time to shut the door (in spite of the fact that she was otherwise very considerate in sparing anyone the sight of Gregor's room), and yanked the window open with eager hands, as if she was almost suffocating, and remained for a while by the window breathing deeply, even when it was still so cold. With this running and noise she frightened Gregor twice every day. The entire time he trembled under the couch, and yet he knew very well that she would certainly have spared him gladly if it had only been possible to remain with the window closed in a room where Gregor lived.
Однажды — со дня случившегося с Грегором превращения минуло уже около месяца, и у сестры, следовательно, не было особых причин удивляться его виду — она пришла немного раньше обычного и застала Грегора глядящим в окно, у которого он неподвижно стоял, являя собой довольно страшное зрелище. Если бы она просто не вошла в комнату, для Грегора не было бы в этом ничего неожиданного, так как, находясь у окна, он не позволял ей открыть его, но она не просто не вошла, а отпрянула назад и заперла дверь; постороннему могло бы показаться даже, что Грегор подстерегал ее и хотел укусить, Грегор, конечно, сразу же спрятался под диван, но ее возвращения ему пришлось ждать до полудня, и была в ней какая-то необычная встревоженность. Из этого он понял, что она все еще не выносит и никогда не сможет выносить его облика и что ей стоит больших усилий не убегать прочь при виде даже той небольшой части его тела, которая высовывается из-под дивана. Чтобы избавить сестру и от этого зрелища, он однажды перенес на спине — на эту работу ему потребовалось четыре часа — простыню на диван и положил ее таким образом, чтобы она скрывала его целиком и сестра, даже нагнувшись, не могла увидеть его. Если бы, по ее мнению, в этой простыне не было надобности, сестра Могла бы ведь и убрать ее, ведь Грегор укрылся так не для удовольствия, это было достаточно ясно, но сестра оставила простыню на месте, и Грегору показалось даже, что он поймал благодарный взгляд, когда осторожно приподнял головой простыню, чтобы посмотреть, как приняла это нововведение сестра.
On one occasion (about one month had already gone by since Gregor's transformation, and there was now no particular reason any more for his sister to be startled at Gregor's appearance) she came a little earlier than usual and came upon Gregor as he was still looking out the window, immobile and well positioned to frighten someone. It would not have come as a surprise to Gregor if she had not come in, since his position was preventing her from opening the window immediately. But she not only did not step inside; she even retreated and shut the door. A stranger really could have concluded from this that Gregor had been lying in wait for her and wanted to bite her. Of course, Gregor immediately concealed himself under the couch, but he had to wait until the noon meal before his sister returned, and she seemed much less calm than usual. From this he realized that his appearance was still constantly intolerable to her and must remain intolerable in future, and that she really had to exert a lot of self-control not to run away from a glimpse of only the small part of his body which stuck out from under the couch. In order to spare her even this sight, one day he dragged the sheet on his back onto the couch (this task took him four hours) and arranged it in such a way that he was now completely concealed and his sister, even if she bent down, could not see him. If this sheet was not necessary as far as she was concerned, then she could remove it, for it was clear enough that Gregor could not derive any pleasure from isolating himself away so completely. But she left the sheet just as it was, and Gregor believed he even caught a look of gratitude when on one occasion he carefully lifted up the sheet a little with his head to check as his sister took stock of the new arrangement.
Первые две недели родители не могли заставить себя войти к нему, и он часто слышал, как они с похвалой отзывались о теперешней работе сестры, тогда как прежде они то и дело сердились на сестру, потому что она казалась им довольно пустой девицей. Теперь и отец и мать часто стояли в ожидании перед комнатой Грегора, покуда сестра там убирала, и, едва только она выходила оттуда, заставляли ее подробно рассказывать, в каком виде была комната, что ел Грегор, как он на этот раз вел себя и заметно ли хоть маленькое улучшение. Впрочем, мать относительно скоро пожелала навестить Грегора, но отец и сестра удерживали ее от этого — сначала разумными доводами, Которые Грегор, очень внимательно их выслушивая, целиком одобрял. Позднее удерживать ее приходилось уже силой, и когда она кричала: «Пустите меня к Грегору, это же мой несчастный сын! Неужели вы не понимаете, что я должна пойти к нему?» — Грегор думал, что, наверно, и в самом деле было бы хорошо, если бы мать приходила к нему. конечно, не каждый день, но, может быть, раз в неделю; ведь она понимала все куда лучше, чем сестра, которая при всем своем мужестве была только ребенком и в конечном счете, наверно, только по детскому легкомыслию взяла на себя такую обузу.
In the first two weeks his parents could not bring themselves to visit him, and he often heard how they fully acknowledged his sister's present work; whereas, earlier they had often got annoyed at his sister because she had seemed to them a somewhat useless young woman. However, now both his father and his mother often waited in front of Gregor's door while his sister cleaned up inside, and as soon as she came out she had to explain in detail how things looked in the room, what Gregor had eaten, how he had behaved this time, and whether perhaps a slight improvement was perceptible. In any event, his mother comparatively soon wanted to visit Gregor, but his father and his sister restrained her, at first with reasons which Gregor listened to very attentively and which he completely endorsed. Later, however, they had to hold her back forcefully, and when she then cried "Let me go to Gregor. He's my unlucky son! Don't you understand that I have to go to him?" Gregor then thought that perhaps it would be a good thing if his mother came in, not every day, of course, but maybe once a week. She understood everything much better than his sister, who in spite of all her courage was still a child and, in the last analysis, had perhaps undertaken such a difficult task only out of childish recklessness.
Желание Грегора увидеть мать вскоре исполнилось. Заботясь о родителях, Грегор в дневное время уже не показывался у окна, ползать же по нескольким квадратным метрам пола долго не удавалось, лежать неподвижно было ему уже и ночами трудно, еда вскоре перестала доставлять ему какое бы то ни было удовольствие, и он приобрел привычку ползать для развлечения по стенам и по потолку. Особенно любил он висеть на потолке; это было совсем не то, что лежать на полу; дышалось свободнее, тело легко покачивалось; в том почти блаженном состоянии и рассеянности, в котором он там наверху пребывал, он подчас, к собственному своему удивлению, срывался и шлепался на пол. Но теперь он, конечно, владел своим телом совсем не так, как прежде, и с какой бы высоты он ми падал, он не причинял себе при этом никакого вреда. Сестра сразу заметила, что Грегор нашел новое развлечение — ведь ползая, он повсюду оставлял следы клейкого вещества, — и решила предоставить ему как можно больше места для этого занятия, выставив из комнаты мешавшую ему ползать мебель, то есть прежде всего сундук и письменный стол.
Gregor's wish to see his mother was soon realized. While during the day Gregor, out of consideration for his parents, did not want to show himself by the window, he couldn't crawl around very much on the few square metres of the floor. He found it difficult to bear lying quietly during the night, and soon eating no longer gave him the slightest pleasure. So for diversion he acquired the habit of crawling back and forth across the walls and ceiling. He was especially fond of hanging from the ceiling. The experience was quite different from lying on the floor. It was easier to breathe, a slight vibration went through his body, and in the midst of the almost happy amusement which Gregor found up there, it could happen that, to his own surprise, he let go and hit the floor. However, now he naturally controlled his body quite differently, and he did not injure himself in such a great fall. His sister noticed immediately the new amusement which Gregor had found for himself (for as he crept around he left behind here and there traces of his sticky stuff), and so she got the idea of making Gregor's creeping around as easy as possible and thus of removing the furniture which got in the way, especially the chest of drawers and the writing desk.
Но она была не в состоянии сделать это одна; позвать на помощь отца она не осмеливалась, прислуга же ей, безусловно, не помогла бы, ибо, хотя эта шестнадцатилетняя девушка, нанятая после ухода прежней кухарки, не отказывалась от места, она испросила разрешение держать кухню на запоре и открывать дверь лишь по особому оклику; поэтому сестре ничего не оставалось, как однажды, в отсутствие отца, привести мать. Та направилась к Грегору с возгласами взволнованной радости, но перед дверью его комнаты умолкла. Сестра, конечно, сначала проверила, все ли в порядке в комнате; лишь после этого она впустила мать. Грегор с величайшей поспешностью скомкал и еще дальше потянул простыню; казалось, что простыня брошена на диван и в самом деле случайно. На этот раз Грегор не стал выглядывать из-под простыни; он отказался от возможности увидеть мать уже а этот раз, но был рад, что она наконец пришла. p — Входи, его не видно, — сказала сестра и явно повела мать за руку.
Грегор слышал, как слабые женщины старались сдвинуть с места тяжелый старый сундук и как сестра все время брала на себя большую часть работы, не слушая предостережений матери, которая боялась, что та надорвется. Это длилось очень долго. Когда они провозились уже с четверть часа, мать сказала, что лучше оставить сундук там, где он стоит: во-первых, он слишком тяжел и они не управятся с ним до прихода отца, а стоя посреди комнаты, сундук и вовсе преградит Грегору путь, а во-вторых, еще неизвестно, приятно ли Грегору, что мебель выносят. Ей, сказала она, кажется, что ему это скорей неприятно; ее, например, вид голой стены прямо-таки удручает; почему же не должен он удручать и Грегора, коль скоро тот привык к этой мебели и потому почувствует себя в пустой комнате совсем заброшенным.
But she was in no position to do this by herself. She did not dare to ask her father to help, and the servant girl would certainly not have assisted her, for although this girl, about sixteen years old, had courageously remained since the dismissal of the previous cook, she had begged for the privilege of being allowed to stay permanently confined to the kitchen and of having to open the door only in answer to a special summons. Thus, his sister had no other choice but to involve his mother while his father was absent. His mother approached Gregor's room with cries of excited joy, but she fell silent at the door. Of course, his sister first checked whether everything in the room was in order. Only then did she let his mother walk in. In great haste Gregor had drawn the sheet down even further and wrinkled it more. The whole thing really looked just like a coverlet thrown carelessly over the couch. On this occasion, Gregor held back from spying out from under the sheet. Thus, he refrained from looking at his mother this time and was just happy that she had come. "Come on; he is not visible," said his sister, and evidently led his mother by the hand. Now Gregor listened as these two weak women shifted the still heavy old chest of drawers from its position, and as his sister constantly took on herself the greatest part of the work, without listening to the warnings of his mother who was afraid that she would strain herself. The work lasted a long time. After about a quarter of an hour had already gone by his mother said that it would be better if they left the chest of drawers where it was, because, in the first place, it was too heavy: they would not be finished before his father's arrival, and with the chest of drawers in the middle of the room it would block all Gregor's pathways, but, in the second place, it might not be certain that Gregor would be pleased with the removal of the furniture. To her the reverse seemed to be true; the sight of the empty walls pierced her right to the heart, and why should Gregor not feel the same, since he had been accustomed to the room furnishings for a long time and in an empty room would thus feel himself abandoned.
— И разве, — заключила мать совсем тихо, хотя она и так Говорила почти шепотом, словно не желая, чтобы Грегор, местонахождения которого она не знала, услыхал хотя бы звук ее голоса, а в том, что слов он не понимает, она не сомневалась, — разве, убирая мебель, мы не показываем, что перестали надеяться на какое-либо улучшение и безжалостно предоставляем его самому себе? По-моему, лучше всего постараться оставить комнату такой же, какой она была прежде, чтобы Грегор, когда он к нам возвратится, не нашел в ней никаких перемен и поскорее забыл это время.
"And is it not the case," his mother concluded very quietly, almost whispering as if she wished to prevent Gregor, whose exact location she really didn't know, from hearing even the sound of her voice (for she was convinced that he did not understand her words), "and isn't it a fact that by removing the furniture we're showing that we're giving up all hope of an improvement and are leaving him to his own resources without any consideration? I think it would be best if we tried to keep the room exactly in the condition in which it was before, so that, when Gregor returns to us, he finds everything unchanged and can forget the intervening time all the more easily."
Услыхав слова матери, Грегор подумал, что отсутствие непосредственного общения с людьми при однообразной жизни внутри семьи помутило, видимо, за эти два месяца его разум, ибо иначе он никак не мог объяснить себе появившейся у него вдруг потребности оказаться в пустой комнате. Неужели ему и в самом деле хотелось превратить свою теплую, уютно обставленную наследственной мебелью комнату в пещеру, где он, правда, мог бы беспрепятственно ползать во все стороны, но зато быстро и полностью забыл бы свое человеческое прошлое? Ведь он и теперь уже был близок к этому, и только голос матери, которого он давно не слышал, его встормошил. Ничего не следовало удалять; все должно было оставаться на месте; благотворное воздействие мебели на его состояние было необходимо; а если мебель мешала ему бессмысленно ползать, то это шло ему не во вред, а на великую пользу.
As he heard his mother's words Gregor realized that the lack of all immediate human contact, together with the monotonous life surrounded by the family over the course of these two months must have confused his understanding, because otherwise he couldn't explain to himself that he in all seriousness could've been so keen to have his room emptied. Was he really eager to let the warm room, comfortably furnished with pieces he had inherited, be turned into a cavern in which he would, of course, then be able to crawl about in all directions without disturbance, but at the same time with a quick and complete forgetting of his human past as well? Was he then at this point already on the verge of forgetting and was it only the voice of his mother, which he had not heard for along time, that had aroused him? Nothing was to be removed; everything must remain. In his condition he couldn't function without the beneficial influences of his furniture. And if the furniture prevented him from carrying out his senseless crawling about all over the place, then there was no harm in that, but rather a great benefit.
Но сестра была, увы, другого мнения; привыкнув — и не без основания — при обсуждении дел Грегора выступать в качестве знатока наперекор родителям, она и сейчас сочла совет матери достаточным поводом, чтобы настаивать на удалении не только сундука, но и вообще всей мебели, кроме дивана, без которого никак нельзя было обойтись. Требование это было вызвано, конечно, не только ребяческим упрямством сестры и ее так неожиданно и так нелегко обретенной в последнее время самоуверенностью; нет, она и в самом деле видела, что Грегору нужно много места для передвижения, а мебелью, судя по всему, он совершенно не пользовался.
But his sister unfortunately thought otherwise. She had grown accustomed, certainly not without justification, so far as the discussion of matters concerning Gregor was concerned, to act as an special expert with respect to their parents, and so now the mother's advice was for his sister sufficient reason to insist on the removal, not only of the chest of drawers and the writing desk, which were the only items she had thought about at first, but also of all the furniture, with the exception of the indispensable couch. Of course, it was not only childish defiance and her recent very unexpected and hard won self-confidence which led her to this demand. She had also actually observed that Gregor needed a great deal of room to creep about; the furniture, on the other hand, as far as one could see, was not of the slightest use.
Может быть, впрочем, тут сказалась и свойственная девушкам этого возраста пылкость воображения, которая всегда рада случаю дать себе волю и теперь побуждала Грету сделать положение Грегора еще более устрашающим, чтобы оказывать ему еще большие, чем до сих пор, услуги. Ведь в помещение, где были бы только Грегор да голые стены, вряд ли осмелился бы кто-либо, кроме Греты, войти. Поэтому она не вняла совету матери, которая, испытывая в этой комнате какую-то неуверенность и тревогу, вскоре умолкла и принялась в меру своих сил помогать сестре, выставлявшей сундук за дверь. Без сундука Грегор, на худой конец, мог еще обойтись, но письменный стол должен был остаться. И едва обе женщины, вместе с сундуком, который они, кряхтя, толкали, покинули комнату, Грегор высунул голову из-под дивана, чтобы найти способ осторожно и по возможности деликатно вмешаться. Но на беду первой вернулась мать, а Грета, оставшаяся одна в соседней комнате, раскачивала, обхватив его обеими руками, сундук, который, конечно, так и не сдвинула с места. Мать же не привыкла к виду Грегора, она могла даже заболеть, увидев его, и поэтому Грегор испуганно попятился к другому краю дивана, отчего висевшая спереди простыня все же зашевелилась. «Этого было достаточно, чтобы привлечь внимание матери. Она остановилась, немного постояла и ушла к Грете.
But perhaps the enthusiastic sensibility of young women of her age also played a role. This feeling sought release at every opportunity, and with it Grete now felt tempted to want to make Gregor's situation even more terrifying, so that then she would be able to do even more for him than now. For surely no one except Grete would ever trust themselves to enter a room in which Gregor ruled the empty walls all by himself. And so she did not let herself be dissuaded from her decision by her mother, who in this room seemed uncertain of herself in her sheer agitation and soon kept quiet, helping his sister with all her energy to get the chest of drawers out of the room. Now, Gregor could still do without the chest of drawers if need be, but the writing desk really had to stay. And scarcely had the women left the room with the chest of drawers, groaning as they pushed it, when Gregor stuck his head out from under the sofa to take a look how he could intervene cautiously and with as much consideration as possible. But unfortunately it was his mother who came back into the room first, while Grete had her arms wrapped around the chest of drawers in the next room and was rocking it back and forth by herself, without moving it from its position. His mother was not used to the sight of Gregor; he could have made her ill, and so, frightened, Gregor scurried backwards right to the other end of the sofa, but he could no longer prevent the sheet from moving forward a little. That was enough to catch his mother's attention. She came to a halt, stood still for a moment, and then went back to Grete.
Хотя Грегор все время твердил себе, что ничего особенного не происходит и что в квартире просто переставляют какую-то мебель, непрестанное хождение женщин, их негромкие возгласы, звуки скребущей пол мебели — все это, как он вскоре признался себе, показалось ему огромным, всеохватывающим переполохом; и, втянув голову. прижав ноги к туловищу, а туловищем плотно прильнув к полу, он вынужден был сказать себе, что не выдержит этого долго. Они опустошали его комнату, отнимали у него все, что было ему дорого; сундук, где лежали его лобзик и другие инструменты, они уже вынесли; теперь они двигали успевший уже продавить паркет письменный стол, за которым он готовил уроки, учась в торговом, в реальном и даже еще в народном училище, — и ему было уже некогда вникать в добрые намерения этих женщин, о существовании которых он, кстати, почти забыл, ибо от усталости они работали уже молча и был слышен только тяжелый топот их ног.
Although Gregor kept repeating to himself over and over that really nothing unusual was going on, that only a few pieces of furniture were being rearranged, he soon had to admit to himself that the movements of the women to and fro, their quiet conversations, the scratching of the furniture on the floor affected him like a great swollen commotion on all sides, and, so firmly was he pulling in his head and legs and pressing his body into the floor, he had to tell himself unequivocally that he wouldn't be able to endure all this much longer. They were cleaning out his room, taking away from him everything he cherished; they had already dragged out the chest of drawers in which the fret saw and other tools were kept, and they were now loosening the writing desk which was fixed tight to the floor, the desk on which he, as a business student, a school student, indeed even as an elementary school student, had written out his assignments. At that moment he really didn't have any more time to check the good intentions of the two women, whose existence he had in any case almost forgotten, because in their exhaustion they were working really silently, and the heavy stumbling of their feet was the only sound to be heard.
Поэтому он выскочил из-под дивана — женщины были как раз в смежной комнате, они переводили дух, опершись на письменный стол, — четырежды поменял направление бега, и впрямь не зная, что ему спасать в первую очередь, увидел особенно заметный на уже пустой стене портрет дамы в мехах, поспешно вскарабкался на него и прижался к стеклу, которое, удерживая его, приятно охлаждало ему живот. По крайней мере этого портрета, целиком закрытого теперь Грегором, у него наверняка не отберет никто. Он повернул голову к двери гостиной, чтобы увидеть женщин, когда они вернутся.
And so he scuttled out (the women were just propping themselves up on the writing desk in the next room in order to take a breather) changing the direction of his path four times. He really didn't know what he should rescue first. Then he saw hanging conspicuously on the wall, which was otherwise already empty, the picture of the woman dressed in nothing but fur. He quickly scurried up over it and pressed himself against the glass that held it in place and which made his hot abdomen feel good. At least this picture, which Gregor at the moment completely concealed, surely no one would now take away. He twisted his head towards the door of the living room to observe the women as they came back in.
Они отдыхали не очень-то долго и уже возвращались; Грета почти несла мать, обняв ее одной рукой.
— Что же мы возьмем теперь? — сказала Грета и оглянулась. Тут взгляд ее встретился со взглядом висевшего на стене Грегора. По-видимому, благодаря присутствию матери сохранив самообладание, она склонилась к ней, чтобы помешать ей обернуться, и сказала — сказала, впрочем, дрожа и наобум:
— Не возвратиться ли нам на минутку в гостиную? Намерение Греты было Грегору ясно — она хотела увести мать в безопасное место, а потом согнать его со стены. Ну что ж, пусть попробует! Он сидит на портрете и не отдаст его. Скорей уж он вцепится Грете в лицо.
They had not allowed themselves very much rest and were coming back right away. Grete had placed her arm around her mother and held her tightly. "So what shall we take now?" said Grete and looked around her. Then her glance crossed with Gregor's from the wall. She kept her composure only because her mother was there. She bent her face towards her mother in order to prevent her from looking around, and said, although in a trembling voice and too quickly, "Come, wouldn't it be better to go back to the living room for just another moment?" Grete's purpose was clear to Gregor: she wanted to bring his mother to a safe place and then chase him down from the wall. Well, let her just attempt that! He squatted on his picture and did not hand it over. He would sooner spring into Grete's face.
Но слова Греты как раз и встревожили мать, она отступила в сторону, увидела огромное бурое пятно на цветастых обоях, вскрикнула, прежде чем до ее сознания по-настоящему дошло, что это и есть Грегор, визгливо-пронзительно: «Ах, боже мой, боже мой!» — упала с раскинутыми в изнеможении руками на диван и застыла.
— Эй, Грегор! — крикнула сестра, подняв кулак и сверкая глазами.
Это были первые после случившегося с ним превращения слова, обращенные к нему непосредственно. Она побежала в смежную комнату за какими-нибудь каплями, с помощью которых можно было бы привести в чувство мать; Грегор тоже хотел помочь матери — спасти портрет время еще было; но Грегор прочно прилип к стеклу и насилу от него оторвался; затем он побежал в соседнюю комнату, словно мог дать сестре какой-то совет, как в прежние времена, но вынужден был праздно стоять позади нее; перебирая разные пузырьки, она обернулась и испугалась; какой-то пузырек упал на пол и разбился; осколок ранил Грегору лицо, а его всего обрызгало каким-то едким лекарством; не задерживаясь долее, Грета взяла столько пузырьков, сколько могла захватить, к побежала к матери; дверь она захлопнула ногой. Теперь Грегор оказался отрезан от матери, которая по его вине была, возможно, близка к смерти; он не должен был открывать дверь, если не хотел прогнать сестру, а сестре следовало находиться с матерью; теперь ему ничего не оставалось, кроме как ждать; и, казнясь раскаянием и тревогой, он начал ползать, облазил все: стены, мебель и потолок — и наконец, когда вся комната уже завертелась вокруг него, в отчаянии упал на середину большого стола.
But Grete's words had immediately made the mother very uneasy. She walked to the side, caught sight of the enormous brown splotch on the flowered wallpaper, and, before she became truly aware that what she was looking at was Gregor, screamed out in a high pitched raw voice "Oh God, oh God" and fell with outstretched arms, as if she was surrendering everything, down onto the couch and lay there motionless. "Gregor, you. . .," cried out his sister with a raised fist and an urgent glare. Since his transformation those were the first words which she had directed right at him. She ran into the room next door to bring some spirits or other with which she could revive her mother from her fainting spell. Gregor wanted to help as well (there was time enough to save the picture), but he was stuck fast on the glass and had to tear himself loose forcefully. Then he also scurried into the next room, as if he could give his sister some advice, as in earlier times, but then he had to stand there idly behind her, while she rummaged about among various small bottles. Still, she was frightened when she turned around. A bottle fell onto the floor and shattered. A splinter of glass wounded Gregor in the face, some corrosive medicine or other dripped over him. Now, without lingering any longer, Grete took as many small bottles as she could hold and ran with them into her mother. She slammed the door shut with her foot. Gregor was now shut off from his mother, who was perhaps near death, thanks to him. He could not open the door, and he did not want to chase away his sister who had to remain with her mother. At this point he had nothing to do but wait, and overwhelmed with self-reproach and worry, he began to creep and crawl over everything: walls, furniture, and ceiling,. Finally, in his despair, as the entire room started to spin around him, he fell onto the middle of the large table.
Прошло несколько мгновений. Грегор без сил лежал на столе, кругом было тихо, возможно, это был добрый знак. Вдруг раздался звонок. Прислуга, конечно, заперлась у себя в кухне, и открывать пришлось Грете. Это вернулся отец.
— Что случилось? — были его первые слова; должно быть, вид Греты все ему выдал. Грета отвечала глухим голосом, она, очевидно, прижалась лицом к груди отца:
— Мама упала в обморок, но ей уже лучше. Грегор вырвался.
— Ведь я же этого ждал, — сказал отец, — ведь я же вам всегда об этом твердил, но вы, женщины, никого не слушаете.
A short time elapsed. Gregor lay there limply. All around was still. Perhaps that was a good sign. Then there was ring at the door. The servant girl was naturally shut up in her kitchen, and Grete must therefore go to open the door. The father had arrived. "What's happened," were his first words. Grete's appearance had told him everything. Grete replied with a dull voice; evidently she was pressing her face into her father's chest: "Mother fainted, but she's getting better now. Gregor has broken loose." "Yes, I have expected that," said his father, "I always told you that, but you women don't want to listen."
Грегору было ясно, что отец, превратно истолковав слишком скупые слова Греты, решил, что Грегор пустил в ход силу. Поэтому теперь Грегор должен был попытаться как-то смягчить отца, ведь объясниться с ним у него не было ни времени, ни возможности. И подбежав к двери своей комнаты, он прижался к ней, чтобы отец, войдя из передней, сразу увидел, что Грегор исполнен готовности немедленно вернуться к себе и что не нужно, следовательно, гнать его назад, а достаточно просто отворить дверь — и он сразу исчезнет.
It was clear to Gregor that his father had badly misunderstood Grete's short message and was assuming that Gregor had committed some violent crime or other. Thus, Gregor now had to find his father to calm him down, for he had neither the time nor the opportunity to clarify things for him. And so he rushed away to the door of his room and pushed himself against it, so that his father could see right away as he entered from the hall that Gregor fully intended to return at once to his room, that it was not necessary to drive him back, but that one only needed to open the door and he would disappear immediately.
Но отец был не в том настроении, чтобы замечать подобные тонкости.
— А! — воскликнул он, как только вошел, таким тоном, словно был одновременно зол и рад. Грегор отвел голову от двери и поднял ее навстречу отцу. Он никак не представлял себе отца таким, каким сейчас увидел его; правда, в последнее время, начав ползать по всей комнате, Грегор уже не следил, как прежде, за происходившим в квартире и теперь, собственно, не должен был удивляться никаким переменам. И все же, и все же — неужели это был отец? Тот самый человек, который прежде устало зарывался в постель, когда Грегор отправлялся в деловые поездки; который в вечера приездов встречал его дома в халате и, не в состоянии встать с кресла, только приподнимал руки в знак радости; а во время редких совместных прогулок в какое-нибудь воскресенье или по большим праздникам в наглухо застегнутом старом пальто, осторожно выставляя вперед костылик, шагал между Грегором и матерью, — которые и сами-то двигались медленно, — еще чуть-чуть медленней, чем они, и если хотел что-либо сказать, то почти всегда останавливался, чтобы собрать около себя своих провожатых.
But his father was not in the mood to observe such niceties. "Ah," he yelled as soon as he entered, with a tone as if he were all at once angry and pleased. Gregor pulled his head back from the door and raised it in the direction of his father. He had not really pictured his father as he now stood there. Of course, what with his new style of creeping all around, he had in the past while neglected to pay attention to what was going on in the rest of the apartment, as he had done before, and really should have grasped the fact that he would encounter different conditions. Nevertheless, nevertheless, was that still his father? Was that the same man who had lain exhausted and buried in bed in earlier days when Gregor was setting out on a business trip, who had received him on the evenings of his return in a sleeping gown and arm chair, totally incapable of standing up, who had only lifted his arm as a sign of happiness, and who in their rare strolls together a few Sundays a year and on the important holidays made his way slowly forwards between Gregor and his mother (who themselves moved slowly), always a bit more slowly than them, bundled up in his old coat, all the time setting down his walking stick carefully, and who, when he had wanted to say something, almost always stood still and gathered his entourage around him?
Сейчас он был довольно-таки осанист; на нем был строгий синий мундир с золотыми пуговицами, какие носят банковские рассыльные; над высоким тугим воротником нависал жирный двойной подбородок; черные глаза глядели из-под кустистых бровей внимательно и живо; обычно растрепанные, седые волосы были безукоризненно причесаны на пробор и напомажены. Он бросил на диван, дугой через всю комнату, свою фуражку с золотой монограммой какого-то, вероятно, банка и, спрятав руки в карманы брюк, отчего фалды длинного его мундира отогнулись назад, двинулся на Грегора с искаженным от злости лицом.
But now he was standing up really straight, dressed in a tight fitting blue uniform with gold buttons, like the ones servants wear in a banking company. Above the high stiff collar of his jacket his firm double chin stuck out prominently, beneath his bushy eyebrows the glance of his black eyes was freshly penetrating and alert, his otherwise disheveled white hair was combed down into a carefully exact shining part. He threw his cap, on which a gold monogram (apparently the symbol of the bank) was affixed, in an arc across the entire room onto the sofa and moved, throwing back the edge of the long coat of his uniform, with his hands in his trouser pockets and a grim face, right up to Gregor.
Он, видимо, и сам не знал, как поступит; но он необычно высоко поднимал ноги, и Грегор поразился огромному размеру его подошв. Однако Грегор не стал мешкать, ведь он же с первого дня новой своей жизни знал, что отец считает единственно правильным относиться к нему с величайшей строгостью. Поэтому он побежал от отца, останавливаясь, как только отец останавливался, и спеша вперед, стоило лишь пошевелиться отцу. Так сделали они несколько кругов по комнате без каких-либо существенных происшествий, и так как двигались они медленно, все это даже не походило на преследование. Поэтому Грегор пока оставался на полу, боясь к тому же, что если он вскарабкается на стену или на потолок, то это покажется отцу верхом наглости. Однако Грегор чувствовал, что даже и такой беготни он долго не выдержит; ведь если отец делал один шаг, то ему, Грегору, приходилось проделывать за это же время бесчисленное множество движений. Одышка становилась все ощутимее, а ведь на его легкие нельзя было вполне полагаться и прежде. И вот, когда он, еле волоча ноги и едва открывая глаза, пытался собрать все силы для бегства не помышляя в отчаянии ни о каком другом способе спасения и уже почти забыв, что может воспользоваться стенами, заставленными здесь, правда, затейливой резной мебелью со множеством острых выступов и зубцов, — вдруг совсем рядом с ним упал и покатился впереди него какой-то брошенный сверху предмет. Это было яблоко; вдогонку за первым тотчас же полетело второе; Грегор в ужасе остановился; бежать дальше было бессмысленно, ибо отец решил бомбардировать его яблоками.
He really didn't know what he had in mind, but he raised his foot uncommonly high anyway, and Gregor was astonished at the gigantic size of his sole of his boot. However, he did not linger on that point. For he knew from the first day of his new life that as far as he was concerned his father considered the greatest force the only appropriate response. And so he scurried away from his father, stopped when his father remained standing, and scampered forward again when his father merely stirred. In this way they made their way around the room repeatedly, without anything decisive taking place; indeed because of the slow pace it didn't look like a chase. Gregor remained on the floor for the time being, especially as he was afraid that his father could take a flight up onto the wall or the ceiling as an act of real malice. At any event Gregor had to tell himself that he couldn't keep up this running around for a long time, because whenever his father took a single step, he had to go through an enormous number of movements. Already he was starting to suffer from a shortage of breath, just as in his earlier days his lungs had been quite unreliable. As he now staggered around in this way in order to gather all his energies for running, hardly keeping his eyes open, in his listlessness he had no notion at all of any escape other than by running and had almost already forgotten that the walls were available to him, although they were obstructed by carefully carved furniture full of sharp points and spikes--at that moment something or other thrown casually flew down close by and rolled in front of him. It was an apple; immediately a second one flew after it. Gregor stood still in fright. Further flight was useless, for his father had decided to bombard him.
Он наполнил карманы содержимым стоявшей на буфете вазы для фруктов и теперь, не очень-то тщательно целясь, швырял одно яблоко за другим. Как наэлектризованные, эти маленькие красные яблоки катались по полу и сталкивались друг с другом. Одно легко брошенное яблоко задело Грегору спину, но скатилось, не причинив ему вреда. Зато другое, пущенное сразу вслед, накрепко застряло в спине у Грегора. Грегор хотел отползти подальше, как будто перемена места могла унять внезапную невероятную боль; но он почувствовал себя словно бы пригвожденным к полу и растянулся, теряя сознание. Он успел увидеть только, как распахнулась дверь его комнаты и в гостиную, опережая кричавшую что-то сестру, влетела мать в нижней рубашке — сестра раздела ее, чтобы облегчить ей дыхание во время обморока; как мать подбежала к отцу и с нее, одна за другой, свалились на пол развязанные юбки и как она, спотыкаясь о юбки, бросилась отцу на грудь и, обнимая его, целиком слившись с ним, — но тут зрение Грегора уже отказало, — охватив ладонями затылок отца, взмолилась, чтобы он сохранил Грегору жизнь.
From the fruit bowl on the sideboard his father had filled his pockets, and now, without for the moment taking accurate aim, was throwing apple after apple. These small red apples rolled as if electrified around on the floor and collided with each other. A weakly thrown apple grazed Gregor's back but skidded off harmlessly. However another thrown immediately after that one drove into Gregor's back really hard. Gregor wanted to drag himself off, as if the unexpected and incredible pain would go away if he changed his position. But he felt as if he was nailed in place and lay stretched out completely confused in all his senses. Only with his final glance did he notice how the door of his room was pulled open and how, right in front of his sister (who was yelling), his mother ran out in her undergarments, for his sister had undressed her in order to give her some freedom to breathe in her fainting spell, and how his mother then ran up to his father, on the way her tied up skirts one after the other slipped toward the floor, and how, tripping over her skirts, she hurled herself onto his father and, throwing her arms around him, in complete union with him--but at this moment Gregor's powers of sight gave way--as her hands reached to the back of his father's head and she begged him to spare Gregor's life.