THE two boys flew on and on, toward the village, speechless with horror. They glanced backward over their shoulders from time to time, apprehensively, as if they feared they might be followed. Every stump that started up in their path seemed a man and an enemy, and made them catch their breath; and as they sped by some outlying cottages that lay near the village, the barking of the aroused watch-dogs seemed to give wings to their feet.
Мальчики бежали к городку со всех ног. Они онемели от ужаса. По временам они тревожно оглядывались, словно опасаясь погони. Всякий пень, встававший у них на пути, казался им живым человеком, врагом, при виде которого у них захватывало дух. Когда они бежали мимо деревянных домишек, — стоявших на окраине города, сторожевые псы проснулись и залаяли. От этого лая у мальчиков словно выросли крылья.
"If we can only get to the old tannery before we break down!" whispered Tom, in short catches between breaths. "I can't stand it much longer."
— Только бы добежать до старой кожевни, — прошептал Том, едва переводя дыхание. — Я больше не могу…
Huckleberry's hard pantings were his only reply, and the boys fixed their eyes on the goal of their hopes and bent to their work to win it. They gained steadily on it, and at last, breast to breast, they burst through the open door and fell grateful and exhausted in the sheltering shadows beyond. By and by their pulses slowed down, and Tom whispered:
Гекльберри ничего не ответил: он задыхался от быстрого бега. Мальчики, не отрывая глаз, глядели на старую кожевню, куда им так хотелось попасть, и напрягли последние силы. Наконец они добежали до нее, и ворвавшись — плечом к плечу — в открытую дверь, сейчас же упали на пол, под защиту полумрака, царившего в заброшенном здании. Они были счастливы, но страшно устали. Мало-помалу они отдышались, и Том проговорил тихим голосом:
"Huckleberry, what do you reckon'll come of this?"
— Гекльберри, как ты думаешь, что из всего этого выйдет?
"If Doctor Robinson dies, I reckon hanging'll come of it."
— Если доктор Робинсон умрет, думаю, выйдет виселица.
"Do you though?"
— Да не может быть!
"Why, I know it, Tom."
— Уж это наверное, Том.
Tom thought a while, then he said:
Том задумался и через минуту спросил:
"Who'll tell? We?"
— Кто же донесет? Мы?
"What are you talking about? S'pose something happened and Injun Joe didn't hang? Why, he'd kill us some time or other, just as dead sure as we're a laying here."
— Что ты? Да как это можно? Ведь если случится такое, да Индейца Джо не повесят, он нас тогда прикончит, верно тебе говорю! Тогда уж нам смерти не миновать. И это так же верно, как то, что мы сейчас лежим на полу.
"That's just what I was thinking to myself, Huck."
— Я и сам так думаю, Гек.
"If anybody tells, let Muff Potter do it, if he's fool enough. He's generally drunk enough."
— Если уж кому доносить, то пускай Мефф Поттер — доносит; пожалуй, у него на это глупости хватит. Вечно пьян…
Tom said nothing--went on thinking. Presently he whispered:
Том помолчал; он снова задумался. Наконец сказал еле слышно:
"Huck, Muff Potter don't know it. How can he tell?"
— Гек, а ведь Меффу Поттеру ничего не известно… Как же он может донести об убийстве?
"What's the reason he don't know it?"
— То есть как это так — неизвестно?
"Because he'd just got that whack when Injun Joe done it. D'you reckon he could see anything? D'you reckon he knowed anything?"
— Очень просто: ведь Индеец Джо всадил в доктора нож как, раз в ту минуту, когда доктор ударил Поттера могильной доской. Где ему было видеть? Где ему было узнать об убийстве?
"By hokey, that's so, Tom!"
— Черт возьми, а ведь правда, Том!
"And besides, look-a-here--maybe that whack done for him!"
— И потом, ты подумай, — может быть, от этого удара Поттер и совсем окочурился.
"No, 'taint likely, Tom. He had liquor in him; I could see that; and besides, he always has. Well, when pap's full, you might take and belt him over the head with a church and you couldn't phase him. He says so, his own self. So it's the same with Muff Potter, of course. But if a man was dead sober, I reckon maybe that whack might fetch him; I dono."
— Нет, Том, это вряд ли. Ведь он был выпивши. Я это сразу заметил. Да он и всегда ходил выпивши. А… когда мой отец нахлещется, его можно треснуть по голове чем угодно… хоть церковью, ему ничего не сделается, честное слово! Он и сам говорил сколько раз! Значит, и Мефф Поттер такой же. Вот если бы Поттер был трезвый, он, пожалуй, от такого угощения и помер бы… кто его знает…
After another reflective silence, Tom said:
Снова наступила тишина; Том опять погрузился в свои мысли.
"Hucky, you sure you can keep mum?"
— Гекки, ты уверен, что не проговоришься? — наконец спросил он.
"Tom, we got to keep mum. You know that. That Injun devil wouldn't make any more of drownding us than a couple of cats, if we was to squeak 'bout this and they didn't hang him. Now, look-a-here, Tom, less take and swear to one another--that's what we got to do--swear to keep mum."
— Хочешь не хочешь, Том, а нам надо помалкивать. Сам понимаешь, — этот дьявол метис… Если мы донесем, а его не повесят, он утопит нас обоих, как котят… И знаешь что, Том! Давай-ка мы дадим друг другу клятву, что будем держать язык за зубами. Это будет вернее всего.
"I'm agreed. It's the best thing. Would you just hold hands and swear that we--"
— Правильно, Гек. Это самое лучшее. Поднимем руки и поклянемся, что мы…
"Oh no, that wouldn't do for this. That's good enough for little rubbishy common things--specially with gals, cuz they go back on you anyway, and blab if they get in a huff--but there orter be writing 'bout a big thing like this. And blood."
— Э, нет, это не годится для такого дела… Это хорошо в обыкновенных делах, в пустяках, особенно с девчонками, потому что они в конце концов все равно проболтаются, чуть попадутся; но в таком большом деле надо, чтобы договор был писаный. И кровью.
Tom's whole being applauded this idea. It was deep, and dark, and awful; the hour, the circumstances, the surroundings, were in keeping with it. He picked up a clean pine shingle that lay in the moon-light, took a little fragment of "red keel" out of his pocket, got the moon on his work, and painfully scrawled these lines, emphasizing each slow down-stroke by clamping his tongue between his teeth, and letting up the pressure on the up-strokes. [See next page.]
Том всей душой одобрил эту мысль. Она была и таинственна, и мрачна, и страшна, и вполне гармонировала со всеми событиями, с окружающей обстановкой, с ночной порой. Он поднял с — полу чистую сосновую дощечку, блестевшую в лунном свете, вытащил из кармана кусок “красной охры”, сел так, чтоб свет падал на дощечку, и с трудом нацарапал следующие строки, причем каждой черточке, которая шла сверху вниз, он помогал языком, зажимая его между зубами и отпуская его при каждой черточке, которая шла снизу вверх:
"Huck Finn and Tom Sawyer swears they will keep mum about This and They wish They may Drop down dead in Their Tracks if They ever Tell and Rot."
Huckleberry was filled with admiration of Tom's facility in writing, and the sublimity of his language. He at once took a pin from his lapel and was going to prick his flesh, but Tom said:
Гекльберри пришел в восторг от того, что Том умеет так ловко писать и так красиво выражаться. Он вытащил из отворота своей куртки булавку и хотел уже уколоть себе палец, но Том остановил его:
"Hold on! Don't do that. A pin's brass. It might have verdigrease on it."
— Погоди! Булавка-то медная. На ней может быть ярь-медянка.
"What's verdigrease?"
— Ярь-медянка? А это что за штука?
"It's p'ison. That's what it is. You just swaller some of it once--you'll see."
— Яд такой. Попробуй проглотить — увидишь.
So Tom unwound the thread from one of his needles, and each boy pricked the ball of his thumb and squeezed out a drop of blood. In time, after many squeezes, Tom managed to sign his initials, using the ball of his little finger for a pen. Then he showed Huckleberry how to make an H and an F, and the oath was complete. They buried the shingle close to the wall, with some dismal ceremonies and incantations, and the fetters that bound their tongues were considered to be locked and the key thrown away.
Том размотал нитку с одной из своих иголок, и оба мальчика по очереди укололи себе большие пальцы и выдавили по капле крови.
Проделав это несколько раз и пользуясь мизинцем вместо пера, Том вывел внизу начальные буквы своего имени, затем научил Гекльберри, как писать Г. и Ф., и клятва была принесена. Они торжественно, с разными церемониями и заклинаниями, зарыли дощечку возле самой стены, считая, что теперь оковы, связывающие их языки, уже навеки замкнуты на ключ, а самый ключ заброшен далеко-далеко.
A figure crept stealthily through a break in the other end of the ruined building, now, but they did not notice it.
Сквозь большой пролом в другом конце полуразрушенного здания прокралась какая-то фигура, но мальчики не заметили ее.
"Tom," whispered Huckleberry, "does this keep us from ever telling--always?"
— Том, — прошептал Гекльберри, — ты уверен, что после этого мы уже не проболтаемся… никогда?
"Of course it does. It don't make any difference what happens, we got to keep mum. We'd drop down dead--don't you know that?"
— Разумеется, уверен. Что бы ни случилось, теперь мы — молчок. А иначе мы тут же упадем мертвыми на месте. Разве ты забыл?
"Yes, I reckon that's so."
— Да… в самом деле… конечно.
They continued to whisper for some little time. Presently a dog set up a long, lugubrious howl just outside--within ten feet of them. The boys clasped each other suddenly, in an agony of fright.
Еще некоторое время они продолжали шептаться. Вдруг невдалеке за стеной, — всего в каких-нибудь десяти шагах, уныло и протяжно завыла собака. Мальчики в безумном ужасе прижались друг к другу.
"Which of us does he mean?" gasped Huckleberry.
— Кому это она воет? — еле дыша, прошептал Гекльберри. — Тебе или мне?
"I dono--peep through the crack. Quick!"
— Не знаю… посмотри в щелку! Да живее!
"No, you, Tom!"
— Нет, ты посмотри!
"I can't--I can't do it, Huck!"
— Не могу… не могу я, Гек!
"Please, Tom. There 'tis again!"
— Ну же, Том… Слышишь, она опять!
"Oh, lordy, I'm thankful!" whispered Tom. "I know his voice. It's Bull Harbison." *
— Господи, как я рад! — прошептал Том. — Я узнаю ее… по голосу: это Булл Харбисон.
[* If Mr. Harbison owned a slave named Bull, Tom would have spoken of him as "Harbison's Bull," but a son or a dog of that name was "Bull Harbison."]
"Oh, that's good--I tell you, Tom, I was most scared to death; I'd a bet anything it was a stray dog."
— Ну, слава богу! Знаешь, я прямо насмерть перепугался — я думал, это собака бродячая.
The dog howled again. The boys' hearts sank once more.
Собака завыла снова. У мальчиков опять упало сердце.
"Oh, my! that ain't no Bull Harbison!" whispered Huckleberry. "Do, Tom!"
— Ох, нет! Это не она, — прошептал Гекльберри. — Погляди-ка, Том!
Tom, quaking with fear, yielded, and put his eye to the crack. His whisper was hardly audible when he said:
Том, трепеща от страха, приложил глаза к щелке и еле слышно промолвил:
"Oh, Huck, its a stray dog!"
— Ой, Гек, это бродячая собака!
"Quick, Tom, quick! Who does he mean?"
— Смотри, Том, смотри поскорее: на кого она воет?
"Huck, he must mean us both--we're right together."
— Должно быть, на нас обоих, Гек. Ведь мы рядом, совсем близко друг к дружке…
"Oh, Tom, I reckon we're goners. I reckon there ain't no mistake 'bout where I'll go to. I been so wicked."
— Ох, Том, мы пропали! Уж я знаю, куда попаду. Я был такой грешник, такой скверный мальчишка…
"Dad fetch it! This comes of playing hookey and doing everything a feller's told not to do. I might a been good, like Sid, if I'd a tried--but no, I wouldn't, of course. But if ever I get off this time, I lay I'll just waller in Sunday-schools!" And Tom began to snuffle a little.
— А я? Так мне и надо! Вот что значит не ходить в школу и делать, чего не велят… Я мог бы стать таким же хорошим, как Сид, если б только постарался как следует, да нет, не старался, нет, нет… Ну, если только я спасусь от беды, на этот раз, я буду дневать и ночевать в воскресной школе.
Том начал тихонько всхлипывать.
"You bad!" and Huckleberry began to snuffle too. "Consound it, Tom Sawyer, you're just old pie, 'long-side o' what I am. Oh, lordy, lordy, lordy, I wisht I only had half your chance."
— Это ты-то скверный? — И Гекльберри тоже захныкал. — Ты, Том Сойер, черт возьми, сущий ангел в сравнении со мной! О боже, боже, хотел бы я хоть вполовину быть таким “скверным”, как ты!
Tom choked off and whispered:
Том проглотил слезы и шепнул:
"Look, Hucky, look! He's got his back to us!"
— Смотри, Гекки, смотри! Она стоит к нам задом!
Hucky looked, with joy in his heart.
Гек посмотрел, и сердце его наполнилось радостью.
"Well, he has, by jingoes! Did he before?"
— Да, задом… Вот здорово! Она так и раньше стояла?
"Yes, he did. But I, like a fool, never thought. Oh, this is bully, you know. Now who can he mean?"
— Ну да, а я, дурак, не заметил. Вот хорошо! Но на кого она воет?
The howling stopped. Tom pricked up his ears.
Вой прекратился. Том навострил уши.
"Sh! What's that?" he whispered.
— Тс! Что это? — шепнул он.
"Sounds like--like hogs grunting. No--it's somebody snoring, Tom."
— Вроде как бы хрюкает свинья… Нет, Том, это кто-то храпит…
"That is it! Where 'bouts is it, Huck?"
— Верно! Где же он храпит, Гек?
"I bleeve it's down at 'tother end. Sounds so, anyway. Pap used to sleep there, sometimes, 'long with the hogs, but laws bless you, he just lifts things when he snores. Besides, I reckon he ain't ever coming back to this town any more."
— По-моему, в том конце. Храп как будто идет оттуда. Там ночевал иногда отец вместе со свиньями, но это не он. Он, бывало, так захрапит, что держись — с ног сшибет! К тому же, я думаю, ему уже не вернуться в наш город.
The spirit of adventure rose in the boys' souls once more.
Жажда приключений снова ожила в мальчиках.
"Hucky, do you das't to go if I lead?"
— Гек, ты пойдешь поглядеть, если я пойду впереди?
"I don't like to, much. Tom, s'pose it's Injun Joe!"
— Неохота мне, Том. А вдруг там Индеец Джо?
Tom quailed. But presently the temptation rose up strong again and the boys agreed to try, with the understanding that they would take to their heels if the snoring stopped. So they went tiptoeing stealthily down, the one behind the other. When they had got to within five steps of the snorer, Tom stepped on a stick, and it broke with a sharp snap. The man moaned, writhed a little, and his face came into the moonlight. It was Muff Potter. The boys' hearts had stood still, and their hopes too, when the man moved, but their fears passed away now. They tip-toed out, through the broken weather-boarding, and stopped at a little distance to exchange a parting word. That long, lugubrious howl rose on the night air again! They turned and saw the strange dog standing within a few feet of where Potter was lying, and facing Potter, with his nose pointing heavenward.
Том оробел. Но искушение было слишком сильно, и мальчики решили пойти посмотреть, уговорившись тотчас же повернуть и дать тягу, если только храп прекратится. На цыпочках, один за другим, они стали подкрадываться к спящему. Не доходя нескольких шагов, Том наступил на какую-то палку; она сломалась и громко хрустнула. Спящий застонал, повернулся, и его лицо попало в полосу лунного света. Это был Мефф Поттер. У мальчиков кровь застыла в жилах, и они ужасно оробели, когда спящий пошевелился; но теперь все их страхи рассеялись. Они тихонько прошмыгнули сквозь пролом, прошли вместе несколько шагов и уже были готовы разойтись, как вдруг в ночной тишине снова раздался зловещий протяжный вой. Они оглянулись и увидели незнакомую собаку, стоявшую в двух шагах от того места, где лежал Поттер; ее морда была обращена к нему, а нос был поднят к небу.
"Oh, geeminy, it's him!" exclaimed both boys, in a breath.
— Так это она на него, — в один голос воскликнули мальчики.
"Say, Tom--they say a stray dog come howling around Johnny Miller's house, 'bout midnight, as much as two weeks ago; and a whippoorwill come in and lit on the banisters and sung, the very same evening; and there ain't anybody dead there yet."
— А знаешь, Том? Говорят, около дома Джонни Миллера выла бродячая собака как раз в полночь, уже недели две тому назад, — и козодой[23] влетел к нему в комнату, сел на перила лестницы и запел в тот же вечер, а до сих пор никто у них в доме не умер.
"Well, I know that. And suppose there ain't. Didn't Gracie Miller fall in the kitchen fire and burn herself terrible the very next Saturday?"
— Да, я знаю. Ну, так что ж из того? Ведь Греси Миллер в ту же субботу упала в камин и страшно обожглась.
"Yes, but she ain't dead. And what's more, she's getting better, too."
— Да, но она не умерла. И не только не умерла, а, наоборот, поправляется.
"All right, you wait and see. She's a goner, just as dead sure as Muff Potter's a goner. That's what the niggers say, and they know all about these kind of things, Huck."
— Ладно, погоди, увидишь, что будет. Ее дело пропащее, все равно как и Меффа Поттера. Так говорят негры, а уж они эти дела понимают.
Then they separated, cogitating. When Tom crept in at his bedroom window the night was almost spent. He undressed with excessive caution, and fell asleep congratulating himself that nobody knew of his escapade. He was not aware that the gently-snoring Sid was awake, and had been so for an hour.
И мальчики расстались в раздумье. Когда Том влезал в окно своей спальни, ночь подходила к концу. Раздеваясь, он принял все меры, чтобы не шуметь, и, засыпая, поздравил себя с тем, что никто не узнал о его смелых проделках. Ему и в голову не приходило, что тихо храпевший Сид на самом деле не спал, я не спал уже около часа.
When Tom awoke, Sid was dressed and gone. There was a late look in the light, a late sense in the atmosphere. He was startled. Why had he not been called--persecuted till he was up, as usual? The thought filled him with bodings. Within five minutes he was dressed and down-stairs, feeling sore and drowsy. The family were still at table, but they had finished breakfast. There was no voice of rebuke; but there were averted eyes; there was a silence and an air of solemnity that struck a chill to the culprit's heart. He sat down and tried to seem gay, but it was up-hill work; it roused no smile, no response, and he lapsed into silence and let his heart sink down to the depths.
Когда Том открыл глаза, Сид успел уже одеться и уйти. Час был поздний: и воздух, и солнечный свет ясно говорили об этом. Том был поражен. Почему его не разбудили, почему не растормошили, как всегда? Эта мысль наполнила его дурными предчувствиями. В пять минут он оделся и сошел вниз, хотя его клонило ко сну и он чувствовал во всем теле усталость. Семья еще сидела за столом, но завтрак уже кончился. Никто не сказал Тому ни одного слова упрека, но все глаза были отвращены от него, и в комнате стояла такая торжественная тишина, что сердце преступника пронзил леденящий холод. Он сел и старался казаться веселым. Напрасный труд — никакого отклика! Никто даже не улыбнулся, и он тоже погрузился в молчание, и сердце его сжала тоска.
After breakfast his aunt took him aside, and Tom almost brightened in the hope that he was going to be flogged; but it was not so. His aunt wept over him and asked him how he could go and break her old heart so; and finally told him to go on, and ruin himself and bring her gray hairs with sorrow to the grave, for it was no use for her to try any more. This was worse than a thousand whippings, and Tom's heart was sorer now than his body. He cried, he pleaded for forgiveness, promised to reform over and over again, and then received his dismissal, feeling that he had won but an imperfect forgiveness and established but a feeble confidence.
После завтрака тетка отвела его в сторону, и Том почти повеселел, так как его осенила надежда, что дело ограничится розгами; но вышло не так. Тетя Полли стала плакать и жаловаться. Она спросила, как у него хватило духу разбить ее старое сердце, и в конце концов сказала ему, что теперь он может делать все, что угодно: губить себя, покрывать позором ее седины, свести ее в могилу, — все равно исправлять его бесполезно; она уж и пытаться не станет. Это было хуже, чем тысяча розог, и сердце у Тома заныло еще больше, чем тело. Он тоже плакал, просил прощения, снова и снова обещал исправиться и наконец был отпущен, но чувствовал, что простили его не совсем и что прежнего доверия к нему нет.
He left the presence too miserable to even feel revengeful toward Sid; and so the latter's prompt retreat through the back gate was unnecessary. He moped to school gloomy and sad, and took his flogging, along with Joe Harper, for playing hookey the day before, with the air of one whose heart was busy with heavier woes and wholly dead to trifles. Then he betook himself to his seat, rested his elbows on his desk and his jaws in his hands, and stared at the wall with the stony stare of suffering that has reached the limit and can no further go. His elbow was pressing against some hard substance. After a long time he slowly and sadly changed his position, and took up this object with a sigh. It was in a paper. He unrolled it. A long, lingering, colossal sigh followed, and his heart broke. It was his brass andiron knob!
Он ушел прочь и был так несчастен, что даже не испытывал желания отомстить Саду, и тот совершенно напрасно поспешил улизнуть от него через заднюю калитку. Том приплелся в школу печальный и мрачный и вместе с Джо Гарпером подставил спину под розги за то, что вчера не явился в школу. Во время экзекуции у него был вид человека, душа которого удручена более тягостным горем и совершенно не чувствительна к таким пустякам. Вернувшись на свое место, он облокотился на парту и, подпирая подбородок руками, уставился в стену каменным взглядом, выражавшим страдание, дошедшее до последних пределов. Под локтем он почувствовал какой-то твердый предмет. Том долго не глядел на него. Наконец уныло переменил положение и со вздохом взял этот предмет. Он был завернут в бумагу. Том развернул ее. Глубокий, протяжный, огромный вздох вырвался у него из груди — и сердце его разбилось. То была его медная шишечка от каминной решетки!
This final feather broke the camel's back.
Последняя соломинка сломала спину верблюда.